Вячеслав Рыбаков - КНДР ПРОТИВ СССР

Скажем, в целях увеличения пропускной способности дорог и тропок и наиболее рационального использования жилплощади), то, даже если выплачивать всем прыгающим изрядный пенсион, а ослушникам усекать грешную ногу, общество развалится. Сначала люди начнут притворяться, что прыгают, и ходить нормально, когда никто не видит. Таким образом, все окажутся формальными преступниками и будут ощущать себя преступниками. Тогда вздыбится вал коррупции. Я, сержант Чун, вчера видел тебя, любезный, на двух ногах. Плати. Или: не хочешь за меня дочку отдать? А если я сообщу куда следует, что ты в сортире сидишь на корточках — то есть на двух ногах? То-то. А приданого побольше! Все стимулы встанут с ног на голову. Государственные награды и наказания будут бить мимо цели, доставаться не тем, для кого придумывались. А искренней любовью народной начнут пользоваться исключительно одноногие — неважно, кто из них подонок, кто праведник, лишь бы нога была одна. И лишь потом, когда все попытки людей приспособиться к нелепице по-хорошему, без революции, приведут к полному бардаку и бардак осточертеет всем, тогда грянет взрыв. И слово «закон» еще долго будет бранным, а слово «власть» надолго станет синонимом слову «топор». И награда, даже честно заслуженная, еще долго будет восприниматься, как расстегнутая ширинка или блевотина на манишке. И наказание, даже вполне правомерное, еще долго будет восприниматься, как нимб святого.

Не правда ли, знакомая механика? Только у нас вместо прыгания на одной ноге была любовь к Партии. А скоро, возможно, будет любовь к демократии. Или желание покупать акции МММ. Или что-нибудь еще, столь же естественное и насущное. Или опять любовь к какой-нибудь партии. Какая в сущности, разница…

Опыт многому научил тогдашних китайских теоретиков. К шестисотым годам нашей эры они уже прекрасно понимали, что сами по себе карательные и даже поощрительные санкции государства мало что решают. Идеальным состоянием общества — недостижимым, разумеется, как и всякий идеал, — было ими объявлено состояние, когда «наказания установлены, но не применяются». Потому что их незачем применять, не к кому применять. Преступников нет.

Да как же такое может быть?

А вот как.

Правильное, надлежащее поведение для человека и для общества столь же естественно, как и любой спонтанно протекающий природный процесс. Как, скажем, рост картошки. Вовремя вылезает на свет ботва, вовремя, с нормальным количеством лепестков, распускается цвет, вовремя вызревают клубни. И, главное, безо всякого вреда для соседей. И ей хорошо, и остальным хорошо. Разумеется, если какая-то дура-мутантка вздумала цвести в октябре, оставить это так просто нельзя. Вдруг других заразит. Цветочки мы ей оборвем, чтобы знала на будущее, чтобы потомства не было. А ежели сия тварь ухитрилась пару десятков соседок подговорить к столь же противоестественному акту, тогда что? Правильно, усекновение клубней, равно как сожжение ботвы.

Что же это такое — правильное, естественное поведение, не требующее понукания свыше, не ориентированное на подачки со стороны компетентных органов и вовсе не имеющее среди своих стимулов страх уголовного наказания? Да то, которое освящено устоявшейся моралью, вековой традицией, впитавшейся в плоть и кровь так, что человек, следуя ей, ощущает удовлетворение, ощущает себя хорошим, гордится собой, а нарушая — испытывает угрызения совести, даже если нарушения никто не видел.

Строго говоря, у общества есть лишь два основных стимула самоорганизации, поддержания единства и порядка — страх человека перед наказанием и желание человека оставаться хорошим. Первое связано с нарочно придумываемыми законами, второе — с естественно сложившейся культурной традицией, потому что «плохо» и «хорошо» зачастую суть понятия специфические для данной культуры. Если исчезает стремление быть традиционно хорошим, остается лишь стремление не быть наказанным. Вот почему все государства, ломающие традицию, волей-неволей делаются тоталитарными: кроме как на страх наказания, им не на что опереться, упорядочивая повседневную жизнь народа.

Поэтому так опасно сталкивать лбами мораль и закон.

Неизбежное в этой ситуации разрушение морали дает себя знать еще долго после того, как право возвращается к разумному состоянию. Почетным-то, престижным-то уже стало не твердое соблюдение, а умелое нарушение закона, ловкое увиливание от него. За правовую атаку на мораль, произведенную в III веке до нашей эры, Китаю пришлось затем платить возведением любого аморального или хотя бы малоприглядного поступка в ранг уголовного преступления. Попытавшись было сурово наказывать за сокрытие, скажем, совершенного братом преступления, там начали, усмотрев в подобном подходе явную опасность для семейных связей, наоборот, наказывать столь же сурово за сообщение властям о таком преступлении. По суду наказывались, например, брань в адрес родителей или случайное разрушение чьих-либо могил…

Сетка моральных приоритетов регламентирует поведение людей куда более мелочно и дотошно, нежели самый изощренный уголовный кодекс. Но она не обладает присущей праву однозначностью. Более того, для человечества она отнюдь не едина: наряду с интегральными позициями в ней есть масса позиций, специфических для данной культуры. Скажем, оказавшись с семьей в тонущей лодке, добродетельный европеец первым делом, скорее всего, будет спасать своего ребенка, потому что дети — цветы жизни, потому что ребенок беспомощнее любого взрослого, потому что в него уже столько вложено, потому что ребенок — это шанс на бессмертие. Добродетельный китаец в той же ситуации начнет, скорее всего, с отца — потому что отец дал ему жизнь и воспитание, потому что детей можно других народить, а отца другого себе не сварганишь, потому что отец стар и слаб, но мудр, и без него в жизни, как в потемках… И та, и другая позиции оправданны, и даже не скажешь, какая из них лучше. Нет критерия, который позволил бы взглянуть на проблему объективно, сверху, извне культуры, взлелеявшей ту или иную модель. Вне культуры — это начать спасение с себя.

Но европеец, последовавший китайской модели, равно как и китаец, последовавший европейской, всю жизнь потом мучились бы ощущением непоправимой, роковой ошибки; и вдобавок соседи, отнюдь не по указке околоточного, а по совести, не подавали бы им руки.

А стоит только одну из моделей узаконить, сделать обязательной для всех и вдобавок объявить отклонения от нее наказуемыми — она мигом превратится в прыганье на одной ноге.

В Китае времен династии Тан из этого тупика — по крайней мере, в криминальных ситуациях — выходили так: если на территории империи происходил правовой конфликт между людьми, принадлежащими к одному и тому же роду-племени, к одной и той же традиции, он разбирался по обычаям данного племени. Если же конфликт происходил между людьми, принадлежащим к разным племенам, разным традициям (пусть среди них не было даже ни одного собственно ханьца) — решение выносилось по общеимперским законам. Не Бог весть какая богатая вроде бы идея — но основополагающая. И потом, прошу учесть: до нее догадались полторы тысячи лет назад…

Читать дальше