Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Вечерняя Москва»

Пара слов всерьез, без полемики и раздачи сестрам по серьгам. Люди так устроены, что примерно половина их ставит общественные интересы выше личных, а другая половина на это не соглашается. Примерно в такой же пропорции распределены юдофилы и юдофобы, патриоты и космополиты, пуритане и вольтерьянцы. Расколоть любое общество по этому признаку примерно пополам — ничего не стоит, если у общества нет долгой традиции парламентского, юридического и договорного выяснения спорных проблем. В цивилизованном обществе, где демократия существует давно, считается, что меньшинство должно подчиняться большинству, при полном уважении прав меньшинств. В обществе нецивилизованном, стихийном и романтическом считается, что править должен тот, кто прав; а правота определяется большей готовностью пойти ва-банк. Ющенко и особенно Тимошенко уже поняли, что способ победить у них только один: представить себя защитниками народа и превратить выборы в восстание. Это очень эффективно. Но не думаю, что это есть хорошо.

Нет ничего приятнее, чем идти в толпе и петь. Или стоять на митинге и кричать. Или вручать милиционеру гвоздичку, видя ответную недоуменную улыбку на его суровом, обветренном, круглом лице. Все это ужасно умилительно, и это эмоция такого же порядка, как радостное улюлюканье вслед затравленному одиночке. То есть чисто физиологическая, а не политическая реакция на происходящее. Я сам обожаю митинги. Я в девяносто первом был у Белого дома, а в девяносто третьем — у Моссовета и откровенно презирал Александра Любимова, который призвал всех никуда не ходить и лечь спать. Я и сейчас считаю, что он был неправ: ведь те ельцинские танки защищали меня и его.

Я отлично понимаю, что сторонники Ющенко в массе своей — очень чистые и честные люди. Именно поэтому я все это и пишу. Иначе — не стоило бы.

Как бы ни закончилось украинское противостояние, этого мнения я не изменю. И в долгосрочной перспективе я почти убежден в победе на Украине некоей третьей силы, которая мало чем будет отличаться от нашего варианта. После чего, бог даст, народится и победит четвертая. Я отлично сознаю, что эта публикация значительно осложнит мои отношения с некоторой частью друзей — как в России, так и на Украине. Надеюсь, со временем они поймут меня. Что до мнения сторонников и прямых наймитов Бориса Березовского, которых очень много среди промоутеров и союзников Виктора Ющенко, — их мнение меня никогда особенно не заботило. Борис Абрамович с тех пор, как уехал, сильно поглупел. Все-таки Россия, при всех своих пороках, хороша одним: в ней умнеешь.

Киев — Москва

25 ноября 2004 года,

№ 223(24021)

Хвост, упорно называвший себя именно так, был едва ли не единственным радостным, веселым без чернухи и легкомысленным без цинизма автором во всей плеяде семидесятников. Его называли петербургским Моцартом, и это было вполне точно — не в смысле масштабов таланта, а именно в смысле моцартианской легкости и гармонии. Не знаю, каким художником был Хвост, и не возьмусь оценивать его стихи — музыкантом он был блистательным, но и не в музыке было дело.

Вообще разлагать то, что он делал, на составляющие — бессмысленно. Он был, и все.

Хвостенко все делал удивительно органично, просто и естественно. С этой великолепной естественностью он заявлял: «Хочу лежать с любимой рядом — а с нелюбимой не хочу». И добавлял: «А на работу не пойду». Из этого выросло потом все митьковство, а равно и некоторая часть наиболее мелодичного и позитивного русского рока. Другие были настроены на борьбу, а Хвостенко — на прекрасное ничегонеделанье и благожелательное созерцание, в основе которого — глубочайшее, врожденное довольство миром: «Мы всех лучше, мы всех краше, всех умнее и скромнее всех! Превосходим совершенством всевозможные хвалы! Славит Дева Козерога, славит Рыбу Водолей полезный»… Все хороши, полезны и достойны Божьей любви. Самоирония предохраняла Хвоста от снобизма, врожденный аристократизм — от высокомерия.

Самой известной его песней (сочиненной вместе с Анри Волохонским на средневековый лютневый мотив) стал «Город золотой», которому вторую жизнь подарил Гребенщиков.

Правда, он несколько изменил текст — у Хвостенко и Волохонского было «Над небом голубым», и речь шла о рае. Гребенщиков поместил город золотой на землю, в более досягаемые области. В этом и есть коренное отличие: Хвостенко весь — райский, а потому и песни его — мандельштамовское «блаженное бессмысленное слово», счастливый младенческий или ангельский лепет; искать в них смысл — бессмысленно. Слово ведет его, куда хочет. В раю ни на кого не сердятся, некоторых просто не впускают. В раю всех жалеют, как жалел он в лучшей, кажется, своей песне «Прощание со степью» бесчисленных татаро-монголов, бурятов и загадочных «го-го-го-огузов». К России у него было, как ни странно, такое же райское отношение — любовно-ироническое, сострадательное, без тени надрыва. Жил легко и умер легко, во сне, — позавидуешь просто.

Конечно, все это не было бы искусством, не будь в его песнях воспоминания — пусть призрачного, отдаленного, — о великих страданиях и упорных трудах; все, что он делал, прошло долгую возгонку, за всем стоял опыт чрезвычайно серьезного отношения к жизни и смерти — но кому какое дело? Если в результате получилась такая хрустальная легкость, лишь чуть-чуть подсвеченная поэтической тоской, — стоит ли фокусироваться на трагическом? Даже о страшном суде Хвостенко пел ужасно смешно: «Нам архангелы пропели — начинаем страшный суд!» В раю охотнее всего привечают не тех, кто много пострадал, а тех, кто много радовался.

2 декабря 2004 года,

№ 228(24026)

Не нам судить о правоте или неправоте политиков и их групп поддержки. История всех расставит по ранжиру, передумает, переставит… «Грядущее на все изменит взгляд».

Но есть один критерий, по которому легко определить неадекватность: это самодовольство, гордыня — страшнейший из человеческих пороков.

Люди на Майдане очень уважают себя. Они постоянно утверждают, что достойны возглавить Европу (раньше — только войти в нее; революция всему придает иной масштаб). Им все отвратительнее Россия, которая теперь долго будет числиться на Украине по разряду рабских государств с византийскими либо монгольскими тоталитарными традициями. А самое главное, что спор с революционерами исключается: как только вы пытаетесь возразить, на вас машут рукой. Им ведь, защитникам свободы, все уже ясно.