Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Вечерняя Москва»

Горбачев: еще один заложник истории, толком не осознававший своей миссии. Он искренне полагал, что достаточно привести наверх умных и перестать прислушиваться к идиотам, и жизнь наладится сама собой. Естественно, он не предполагал перемен такого масштаба, никак не был ориентирован на крах социализма и вообще, я думаю, растерялся при виде всенародной готовности к ним.

Но Горбачев — не царь. Народ видит, что от него уже ничего не зависит. И тут приходит царь — Ельцин — единственная действительно масштабная личность в последние полвека российской истории, единственная личность, способная удержать страну от полного распада и провести ее сквозь переходный этап — со множеством ошибок и неизбежных жертв. Удивляюсь, как никто не проанализировал причину его болезни: конечно, никакие выпивки бы такого не сделали.

Проблема в том, что он в чистом виде авторитарий — так складывался, так жил, но вся его авторитарность была направлена главным образом на себя. И этим беспрерывным обузданием он себя и разрушил: царь, способный вот так держать всю страну — и в результате обреченный десять лет вот так держать главным образом себя. Как бы Мерлин, обративший на себя все чары, Горгона, взглянувшая в зеркало.

— А Путин?

— О Путине рано говорить. Страхи насчет национализма и террора не обоснованы, потому что страна уже вовлечена в мировой исторический процесс. О другом говорить пока воздержусь.

— Все-таки можно как-то охарактеризовать писателя и историка Радзинского в самом общем и кратком виде? Что в нем кажется вам определяющим?

— Исторического писателя Радзинского интересуют, как уже было сказано, драматургические законы построения истории, ее мистические закономерности и то, как люди губят себя и других, не будучи способны эти закономерности понять. Писателя Радзинского вообще больше всего интересует, как бы сказать, бесконечность человека в обе стороны — в сторону добра и в сторону зла. Незаметность и легкость перехода.

— То есть можно сказать, что Радзинский — религиозный писатель?

— Сам о себе я такого не скажу, но если скажете вы, читатель, соглашусь.

— Выпуская каждую новую книгу или программу, вы должны быть готовы и к ругани — за неточности, за упомянутые театральные эффекты, за сочетание серьезной исторической работы с абсолютным балаганом…

— Знаете, у меня в восьмидесятые годы случилось небольшое сердечное недомогание. Нашли мне чудо-профессора, старичка, врача одной из московских военных академий: приехал крошечный старик, ровно половину роста которого составляли орденские планки. Я предложил ему меня выслушать. «Что вы, шпион, чтобы я вас прослушивал? Хороший врач по лицу все видит». Он что-то посоветовал, ничего серьезного, по счастью, не нашел, но рассказал очень много интересного — в частности, о Булгакове, которого тоже консультировал. Так вот: Булгаков никогда на сердце не жаловался и умер от болезни почек, но когда его вскрыли — сердце оказалось все в рубцах. Он перенес несколько инфарктов, и все оттого, что чрезвычайно близко к сердцу принимал свою литературную судьбу с ее беспрерывными катастрофами, разносами, снятием пьес с репертуара… У него был специальный альбом, куда он подшивал отрицательные рецензии, чтобы потом с каким-то болезненным сладострастием их перечитывать. Я никогда не читал отрицательных рецензий — не потому, что так берегу здоровье, но потому, что это неинтересно. Я читаю только то, что будоражит мысль, дает новые идеи, — статьи, в которых меня ругают, написаны не очень изобретательно. Если бы заказали мне, я бы разнес себя гораздо остроумнее.

26 сентября 2005 года,

№ 230(23058)

Тема полукровок стала одной из самых модных в обществе — не только у нас, где нацвопрос в последнее время болезненно обострился, но и во всем мире.

Собственно, этническое понятие о нации мало где сохранилось — разве что в России, где ужасно заботятся о чистоте городов и все время хотят очистить их то от арбузных корок, то от незаконных мигрантов, да вдобавок норовят отождествить эти понятия.

Во всем мире нация — это комплекс законов и правил, которые ты разделяешь, и дело, которому служишь; что на пользу Родине, то на пользу и нации. Да и затруднительно в прозрачном мире, где все давно уже смешиваются в произвольных пропорциях, свободно перетекая из страны в страну, бороться за расовую чистоту.

Мне, думаю, многое удалось — пусть для себя одного — понять и объяснить про русско-еврейские отношения именно потому, что эти две крови во мне сливаются, и еврейские погромы, а равно и угнетение несчастного русского народа, происходят во мне с печальной регулярностью. Когда-то Александр Житинский, чудесный петербургский прозаик, сочинял роман «Год дракона» — так и не законченный, потому что его отвлек другой замысел.

Там герой, родившийся в год дракона, все время ощущал себя трехглавым, поскольку в нем бурлили целых три крови — русская, еврейская и польская. Еврейская все время брюзжала и жаловалась, польская гордилась и презирала остальные две, русская всем все прощала, но иногда впадала в буйство и дралась; еврейская требовала делать карьеру, польская тащила героя по бабам, а русская, естественно, заставляла напиваться; с похмелья еврейская и польская ругались между собою, а русская каялась.

Из этих мучительных тройственных диалогов состояла большая часть романа — а почти вся моя жизнь состоит из русско-еврейских споров. Головы неустанно разоблачают друг друга: ты корыстен! — а ты совсем без башни! — ты опять бездельничаешь! — а ты опять все просчитываешь! Русская половина ненавидит либералов, зато еврейская отлично видит все пороки консерваторов; столь объективный взгляд на русскую политическую жизнь делает мое участие в ней практически невозможным. За это я, пожалуй, даже благодарен своей метисности — которая, впрочем, обеспечивает мне и ряд других преимуществ. Мне трудно чем-либо плениться безоглядно, я редко испытываю приступы национальной гордости, из меня никогда не получится ни законченный менеджер, ни законченный алкоголик, — словом, я довольно сбалансированная система, потому что малейший крен вызывает негодующий вопль ущемленной половины.

Иногда мне приходит в голову крамольная мысль: Маяковский был не так уж и не прав в своей утопической мечте — «Чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем». Не хочу полного интернационала и стирания национальных черт, да это и невозможно, — но, видит Бог, не отказался бы видеть население Земли в значительной степени смешанным.

Дети разных народов — почти всегда очень интересные дети. Лучший из встречавшихся мне стрингеров (журналистов-расследователей, завсегдатаев горячих точек) был полурусским-полуказахом: в нем причудливым образом сочеталась восточная хитрость, гибкость, изворотливость — и русская отчаянная храбрость. Не было барьера, административного, пограничного или природного, которого бы он не взял. Рассказывать о нем подробнее не могу — всякая редакция маскирует и шифрует своего наиболее опытного информатора, прикидывающегося ради журналистских расследований то простачком, то бомжом, то человеком с самых верхов.