Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6344 ( № 43 2011)

Возможно, конечно, что в начале 50-х отказаться от предложения возглавить комсомольскую организацию было попросту опасно, но всё же вряд ли такие предложения делали полностью лишённым энтузиазма. Зачем сегодня открещиваться от своего прошлого? Или это попытка избыть "мучительное чувство страха"? Хотя нынешним студентам понять, чего уж было так бояться, непросто. "Как никогда ранее, ясно ощутил: если на факультете станет известно, кого ценю в поэзии (Блок, Гумилёв), не говоря уже об отчуждённости от официальной идеологии, то дела мои окажутся гораздо хуже, чем у Вити Старкова (предпочитал Есенина Маяковскому, за что получил выволочку на курсовом бюро комсомола. - Л.М.). Как можно глубже спрятать себя и своё! И - молчать! Таково необходимое условие выживания".

Несмотря на любовь к аполитичной поэзии, автора, который "органически не был в состоянии славословить построенный социализм, партию, вождей, чего тогда требовали от каждого", рекомендовали для поступления в аспирантуру, а по её окончании приняли на работу на филфак, где он читает лекции и по сей день. Жизни факультета, однокурсников, учителей, коллег, становлению своего и их мировоззрения и посвящена книга. Николай Розин, Всеволод Ревич, Николай Либан, Геннадий Поспелов, Сергей Бонди, Михаил Бахтин - вот далеко не полный перечень героев очерков и мемуаров Валентина Евгеньевича Хализева. В первую очередь книга будет интересна тем, кто сам учился у ярких педагогов тех лет, а также нынешним литературоведам и филологам и, конечно, тем, кто интересуется историей своей страны.

Людмила МАЗУРОВА

Религия уныния

ТЕЛЕВЕРА

Александр ЩИПКОВ, директор Православного правозащитного центра "Территория Церкви", главный редактор портала "Религия и СМИ"

Продолжая дискуссию о документальном сериале Александра Архангельского "Жара", предоставляем слово давнему автору "ЛГ" Александру Щипкову, который в отличие от автора фильма был свидетелем и участником многих событий, связанных с религиозными поисками в СССР 70-80-х годов.

Фильм "Жара" интересен именно своим авторским видением, так как любое мировоззренческое произведение - это в первую очередь портрет создателя. Художественное творчество предполагает возможность перевоплощения автора в лирического героя, публицистика - никогда. Если мы имеем дело с публицистическим изложением религиозного мировоззрения, то должны понимать, что это именно то мировоззрение, которое присуще автору, его возрасту, образованию, политическому пристрастию и главное - тому религиозному опыту и состоянию, в котором он сам находится в данный период своей жизни.

Сам фильм наверняка скоро появится в Интернете, и я настоятельно рекомендую его посмотреть. Это интересно. Архангельский погружает нас в душную атмосферу советской духовной пустыни, на пространствах которой возникают оазисы веры. Символика "Жары" прямолинейно проста и понятна, чего автор и не скрывает. Христиане 70-х и 80-х го[?]дов представляют собой очень замкнутую, подпольную группу, в основном москвичей. Автор постоянно акцентирует внимание зрителя на тайне: в квартире за завешанными окнами и закрытыми дверями, под интершум "Маяка", для своей семьи и нескольких верующих служит литургию советский учёный и тайный священник. Знакомство с основами христианства происходит на тайных встречах в подвальных помещениях. Дети верующих не могут спокойно гулять во дворе, они лишены общения, для них создаются тайные группы и кружки. В библиотеках работают тайные монахини, в институтах и редакциях тайно думают о том, как донести до небольшого круга интеллигенции знания о религиозных практиках.

Вы думаете, этого всего не было? Было. Подтверждаю как свидетель и непосредственный участник этих "тайных сборищ". Мы организовывали религиозно-философские семинары, читали христианский самиздат, сами издавали нелегальные православные журналы. При этом наша жизнь вовсе не ограничивалась подпольной православной деятельностью. В эти же годы в стране стояли храмы и монастыри, куда мы приходили на службу, исповедовались, причащались. Их было ничтожно мало, нас не пускали в храм на Пасху, но не могли помешать прийти в обычное воскресенье. Исключали из высших учебных заведений, но не могли запретить рассказывать однокурсникам о своей вере. Судили и сажали в ИТУ, но не могли запретить молиться. Псковский священник Павел Адельгейм рассказывал мне, как поочерёдно молился с сокамерником-мусульманином. Моя мать, в 1980 году попав в места лишения свободы, создала там православную "школу" для просвещения девушек-уголовниц (из 3000 зэчек ни одна не донесла!) и вела переписку с отцом Сергием Желудковым, который присылал ей вырезки из настенного церковного календаря. После освобождения она говорила, что в лагере эти софринские листочки давали ей главное - ощущение молитвенной связи со всей Церковью и с годичным кругом её праздников. Церковь 70-х была унижена и скована, но её жизнь много шире и разнообразнее, чем форма закрытых элитарных общин в квартирах-катакомбах. Это не только упрощение, но и искажение реальной ситуации тех лет. Мы жили свободно. Благодаря приходу в Церковь мы обрели желанную свободу во Христе, рядом с которой советская политическая несвобода оказалась смешной и нелепой. Фильм Александра Архангельского, напротив, создаёт у зрителя ощущение, что вся настоящая истинная христианская жизнь шла именно в подполье. А в действительности она шла на литургиях в тех самых "сергианских" храмах, противопоставленных в фильме нашим нелегальным кружкам и семинарам.

Конечно, внутри Церкви всегда были и есть "партийные" интересы различных групп, близких по возрасту, убеждениям, образованию и даже национальности, несмотря на знаменитое "нет уже иудея, ни язычника[?] нет мужского пола, ни женского". В Церковь приходили люди разных пластов: хиппи, комсомольцы, представители богемы, философы-марксисты. Отдельная тема - массовая христианизация в те годы советской еврейской интеллигенции. Некоторые из этих пластов, или "партий", сами претендовали быть церковью и быстро скатывались в сектантство, как это произошло с Анатолием Береславским, Львом Регельсоном и многими другими. Но основной поток радостно вливался в Церковь. Именно радостно, а в "Жаре" вообще нет радости. Вся тональность картины, все комментарии как бы подчёркивают, что христианство - религия печальных людей, религия скорби и уныния. В реальности же для меня, моей жены, моих друзей узнавание Христа в 70-е годы было событием восторженно радостным. Мы громко пели "Взбранной воеводе" в буфете Ленинградского вокзала, шумно христосовались при встречах на улице, осеняли себя крестным знамением, завидев купола. Мы вообще не прятались, мы чувствовали себя дома, в своей стране, в своей Церкви. И чихать хотели на советскую власть[?] Это был эпатаж, но корни его - в эйфории от той внутренней свободы, которую нам дала Церковь. У Архангельского не оказалось места ни для радости во Христе, ни для счастья в Церкви. Нам показали постаревшего и усталого Сандра Ригу и не сказали ни слова о том бесконечном юморе и веселии, которые царили в его экуменическом движении "Призыв". Скорбный взгляд на веру имеет право на существование, но тогда встаёт вопрос о том, что отражает эта скорбь. Чего тут больше - оценки прошедшей эпохи или нынешней? Может быть, это современное религиозное ощущение самого автора? Сейчас считается хорошим тоном сравнивать нынешнее время с брежневским, с теми самыми "застойными". Намёк легко прочитывается и в фильме "Жара". Оставим в стороне политику. Нас интересует религия. Где же Церковь самого автора? В каких элитных кружках она спрятана сегодня? В каких пещерах и катакомбах? Кто те водители, которым предначертано вывести современных ищущих христиан из жаркой пустыни? И главное - куда?