Сергей Кургинян - Суть времени. Цикл передач. № 31-41

То есть разговор о том, что есть язык Шекспира — а есть язык Минкина. И вопрос здесь заключается в том, на каком языке мы собираемся говорить. Согласны ли мы с тем, что проективное начало адресует к любви и, соответственно, феноменологической интуиции (потому что без этой интуиции королева спросит: «С кем ты разговариваешь? Ты безумен»), — к идеальным типам, к тому, на что может быть направлена высокая любовь? Та любовь, которая существует уже по ту сторону конкретных человеческих чувств, но является при этом ничуть не менее, а, может быть, и более живой.

Есть такой поэт Ричард Ловлас. Он писал «Лукасте, отправляясь в битву». Потом Ричард Олдингтон в «Смерти героя» это всё цитировал: «Не возлюбил бы так тебя, не возлюби я честь превыше».

Говорят: «Ну, а что? Мы детей любим, мы близких любим. Что Вы нам говорите, что нет любви?»

Но тут есть очень серьёзный вопрос — где грань между любовью и привязанностью? Можно ли, потеряв высшее, любить всё остальное? Или это уже не любовь?

Я разговаривал однажды с одним человеком, который мне сказал: «Да мне главное — моя семья…» Я говорю: «Семья — в каком смысле-то? Ты про бабушку что будешь рассказывать детям, внукам? Что она — часть своего омерзительного времени, что она — часть своего высокого времени? Как ты её позиционируешь в истории? У неё же есть биография. Она часть этой истории. Либо эта история — мерзость, тогда бабушка — часть этой мерзости. Либо нет. А в противном случае это уже не бабушка. И это не твои дети и не твоя жена. И это не человеческая жизнь. Это жизнь прайда, в котором, конечно, есть привязанности и всё остальное, но это не жизнь людей в высоком смысле слова. А там, внутри прайда, всё будет разворачиваться по-другому. Там не может быть ни устойчивости, ни подлинной высокой страсти, ничего».

Итак, для того, чтобы эта любовь была, проект должен выводить на метафизический уровень. Ибо именно на этом уровне, на нём и только на нём возможна любовь, возможна эта встреча и возможно рандеву. На том уровне, хотя бы феноменологическом, (а, может быть, и более высоком) можно «покурить со временем». И тогда разгадать какие-то его загадки. И что-то от него получить, получить от него энергию. И тогда всё возможно.

Проект может быть и религиозным (раннее христианство — это, безусловно, проект), и нерелигиозным. Но нерелигиозный проект обязан быть столь же метафизическим, как и религиозный.

Я не знаю, говорил ли Сталин про орден меченосцев. Но вся трагедия советского проекта — красного проекта — заключается в том, что ордена не было. Мне кажется, что эти слова — про орден меченосцев — ему «впарили» наши либеральные драматурги, но беда-то именно в том, что этого не было.

Итак, нерелигиозный проект. Если проект религиозный то источник метафизики более-менее понятен. Хотя всё равно надо подчеркнуть, что нужна метафизика, то есть возможность встречи, разговора, энергии, а не религия как ритуал.

Ну, а если нет религиозности, то что тогда является источником метафизики? — История. История, которая «нас всех выкликает по имени». История, которая от нас чего-то требует. История, которая является одновременно великой страстью и великой истиной. История — как любовь. Вот именно эта История регулирует отношения с субстанцией, в которую надо вламывать, вдавливать проект.

Итак, нужно отстранение от тлена бытия, если ты чувствуешь, что это тлен. Если кто-то не понимает, кто такой Минкин, то, значит, не понимает. Он ещё не отстранился. Он когда-нибудь поймёт. Может быть, поздно.

Сначала — отстранение от тлена, невыносимость ощущения того, что нет луча, какой-то связи…

Наконец, луч, послание. Отсюда же и разговоры о катакомбах.

Не будет отстранения, не будет реального выхода за правила навязываемой минкиными игры — не будет настоящего внутреннего разграничения, не будет подлинности, не будет чести, — и дальше всё начинается по полной программе.

Мне скажут: «Подумаешь, честь! Надо говорить о программах, о том, в какую сторону менять экономику…»

«Рабство у греков во многом было ритуальным, а не каким-нибудь чисто экономическим институтом. Скорее уж символическим институтом, хотя бы в том смысле, что для греков оно проводило границу между готовностью человека в любой момент положить жизнь за свое достоинство и отсутствием этого, но тогда человек — раб. Гераклит говорил: „Война (Полемос) — отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других — людьми, одних творит рабами, других — свободными“. А мир есть постоянная война. То есть, даже в пустяках существует постоянное решение вопроса — готов ли я умереть за свою свободу. Это очень простая вещь и заметна даже в любой уличной драке или по тому, что происходило в концентрационных лагерях, где политические заключенные или духовные люди сталкивались с уголовниками. Уголовники отступали только в одном случае: когда они чувствовали, что из-за пустяка человек был готов положить жизнь. … А положить жизнь действительно трудно, потому что вроде бы речь идет о пустяке: ну дали тебе пощечину… Какое, кажется, это имеет значение по сравнению с той книгой, которую ты можешь написать, … завтра или послезавтра. Но ведь нужно, чтобы эти „завтра“ или „послезавтра“ у тебя были. […] Например, один из стоиков говорит (потом это повторит Плотин), что злые царствуют в силу трусости своих подданных, и это справедливо, а не наоборот. То есть, если ты добр, справедлив и хорош, если ты так о себе думаешь, то сумей отстоять себя в драке».

Когда тебе дали пощёчину — это одно. А вот когда Родине, отцам, смыслу, ощущаешь ли это ещё сильнее, чем если тебе? Что вызывают слова о том, что надо было бы, чтобы «Гитлер завоевал нас в 41-м году, и это было бы лучше»? Что-нибудь вызывают, нет? А почему не вызывают?

Здесь мне придётся ввести одно понятие… и как с когнитариатом и всем остальным, будет много разговоров о том, что оно не доопределено. Мы определим его вплоть до деталей. Сейчас давайте говорить на том уровне, на котором можно говорить во вводном курсе лекций, каковыми и являются все выпуски этой серии.

Итак, есть такое понятие «эгрегор». Точнее всего это понятие выражают стихи Твардовского, как ни странно, такие советские и вполне известные стихи, которые я уже зачитывал. И тут я прочитаю только несколько строчек.

Вот этот берег — это и есть эгрегор. Это и есть источник не только смыслов, но и энергии, которая соединяет людей или страну, как реальность (как то, что просто живёт, воспроизводится, занимается бытовой деятельностью) — с собой уже как идеальным началом. Но идеальным, воплощённым в таких сущностях, таких образах, таких символах и в таких картинах, которые непрерывно могут давать энергию. Древние викинги считали, что это Вальгалла, в которой живут они, живут мёртвые. И вот они там сражаются, они там ждут последней схватки, когда будут сражаться вместе с живыми. Есть очень много поверий по этому поводу.