Роджер Киран - Продавшие социализм: Теневая экономика в СССР

Асслунд обращает внимание также на существование трех других реформаторски настроенных групп среди тогдашних ответственных советских деятелей, отличающихся как от уже упомянутых течений, так и от «круга Горбачева», определенно вставшего в конечном итоге на сторону идей «свободного рынка» и перевода советской экономики на рельсы системы частной собственности.

Такая группа сформировалась, например, вокруг тогдашнего председателя Совета Министров СССР Николая Рыжкова. По его мнению, решений экономических проблем страны следовало добиваться на пути повышения производительности труда и интенсификации производства. Группа Рыжкова настаивала на принятии мер по ускоренному применению достижений научно-технического прогресса в производственную практику. Она выступала также в поддержку повышения капиталовложений в сферу машиностроения. Сторонники Рыжкова поддерживали проводившиеся в то время эксперименты по установлению системы самостоятельного финансирования на предприятиях.

Другое направление реформаторов, отличающихся от «круга Горбачева», возглавлял Лев Зайков. В июле 1985 года его избрали секретарем ЦК КПСС по вопросам военно-промышленного комплекса (ВПК). Его взгляды на политику перемен тоже были связаны с реформами системы капиталовложений и поощрительным развитием научно-технического прогресса и машиностроения. Реформаторские программы Зайкова предусматривали принятие мер по улучшению качества продукции и введению обоснованной системы дифференцированной оплаты труда, а также по улучшению порядка на производстве и повышению требовательности к сменной работе.

В отличие от группы Рыжкова, Зайков и его люди были против идеи о самостоятельном финансировании предприятий, ибо она, по их мнению, способствовала бы развитию элементов конкуренции и появлению других механизмов рыночной системы.

Свои взгляды на ход необходимых перемен в советском обществе и экономики были и у Егора Лигачева, тогда второго человека в партии после Горбачева. Он тоже выступал:

— за введение серьезно обоснованной дифференциации оплаты труда на предприятиях;

— совершенствование системы бухгалтерского учета их деятельности;

— введение коллективных трудовых договоров;

— проведение эксперимента по установлению системы самостоятельного финансирования на предприятиях.

Наряду с этим Лигачев безоговорочно отвергал систему частной собственности и экономику «свободного рынка». Залог успеха положительных перемен для него состоял:

— в совершенствовании и укреплении существующей системы единого экономического планирования;

— в повышении рентабельности и ответственности отдельных предприятий;

— в улучшении дисциплины во всех ее измерениях.

С точки зрения таких позиций, Лигачев поддерживал и кампанию против алкоголизма. Вместе с тем он считал, что следует предпринять более серьезные меры против превращения практики и мировоззрения потребительства чуть ли не в основную норму жизни и устройства всего советского общества и его экономики. По его мнению, следовало безотлагательно и бескомпромиссно действовать против коррупции и всяких форм незаконной «теневой экономики».

Лигачев полагал, что изменения в экономике следует проводить на основе рекомендаций и решений, намеченных на состоявшейся в июне 1985 года Всесоюзной научно-технической конференции по этим вопросам. Он самым категорическим образом подчеркивал, что все реформы и перемены должны происходить в рамках принципов и системы научного социализма, что не следует допускать никаких компромиссов и кампаний в сторону «рыночной экономики» и возвращения к частной собственности на средства производства.

Первые сигналы о «новом курсе» Горбачева, предназначенном повернуть политику перемен в СССР в каком-то другом, неизвестном до тех пор направлении, наметились во время работы XXVII съезда КПСС в феврале 1986 года. По правде говоря, тогда Горбачев, скорее всего, сделал заявку не столько на какую-то новую политику, сколько на внедрение в нее некой иной, принципиально отличающейся идеологии о характере, целях и содержании реформы. Он уже не только больше не говорил о преемственности с принципами и идеалами прошлого, но и всячески старался навести на мысль о якобы уже созревшей необходимости порвать с этим прошлым.

В плане тактическом он обычно связывал подобные идеи с рядом недостатков, допущенных во время «застойного периода» правления Брежнева, сложившегося после начала его серьезной болезни. Очевидно, заигрывая с уже довольно широко распространенными общественными настроениями, он призывал к «подлинно революционным переменам» и к необходимости «решительного поворота» как во внутренней, так и в международной политике.

Общие речи такого рода вводили людей в заблуждение, позволяя им воображать вещи, в корне отличающиеся от того, что в действительности происходило впоследствии.

Горбачев также подменил конкретную формулировку Андропова об «ускорении научно-технического прогресса» более неопределенной и туманной фразой об «ускорении экономического и социального развития». К тому же, если, как ему казалось, кто-то не уделял нужного внимания таким изменениям в терминологии, он всегда подчеркивал, что речь идет не просто о словах, а о совершенно ином понимании совершающихся перемен. По его мнению, их не следовало бы ограничивать сферой лишь экономических реформ. Наоборот, в соответствии с «новыми взглядами» Горбачева, изменения должны были охватывать все методы работы, всю систему существующих политических и идеологических институтов.

Таким образом, после своего политического доклада XXVII съезду КПСС Горбачев стал систематически подменять узловой до тех пор термин идейно-политической практики «ускорение» терминами «гласность» и «перестройка». Мало того, он уже вкладывал в них какой-то иной, ранее неизвестный смысл и значение. Так, в апреле 1986 года он заявил, что «перестройку» следует понимать как «коренное, полное изменение», в июне того же года — что она означает «перемену всего общества», а в июле — уже прямо объявил ее «революцией».

Без сомнения, практика столь расширенных толкований в значительной мере способствовала росту популярности и привлекательности идеи о так называемой «перестройке». Курс ее, однако, оказался чреватым множеством рисков и опасностей, касающихся благосостояния и даже самой жизни и существования миллионов людей и страны в целом. «Расширительные» толкования отняли у политики реформ то четкое содержание и ясные цели, которые были заданы ей во время Андропова. Таким образом, «перестройка» все более оборачивалась неким преимущественно пустословным, лишенным конкретного смысла и значения занятием. Речи о «модернизации структуры» и преобразованиях все чаще стали восприниматься чем-то самоценным, что следовало бы осуществлять просто ради «самой идеи». Разговоры о реформах стали вращаться как будто в каком-то «заколдованным круге», перемены делались ради самих перемен. Такими впечатлениями делится о том периоде Н. Робинсон, автор изданной в 1995 году книги «Идеология и конец советской системы».