Иван Киреевский - Европеец

В ней нет единства [6] [6] В ней нет единства … — Отклик на статью В. Плаксина «Замечание на сочинение А. С. Пушкина: Борис Годунов», который, в частности, писал: «Из сей выписки содержания, в которой я старался ни прибавить, ни убавить как связи, так и несвязности, видно, что действие драмы не имеет ни единства, ни полноты; ибо сначала действующая сила содержится в Борисе, а с четвертой сцены все принимает другой вид: действие проистекает из Самозванца, так что Бориса уже нет, а Драма все еще идет» (Там же. Т. 20, ч. 142, № 25–26. С. 281). , говорят некоторые из критиков, нет поэтической гармонии, ибо главное лицо, Борис, заслонено лицом второстепенным, Отрепьевым [7] [7]… главное лицо, Борис, заслонено лицом второстепенным, Отрепьевым. — Ср. замечание И. Среднего-Камашева, утверждавшего, что «мы самого Бориса почти не видим», так как «Самозванец совершенно заслоняет Бориса» (Там же. Т. 23, ч. 145, № 40. С. 111, 112). .

Нет, говорят другие, главное лицо не Борис, а Самозванец; жаль только, что он не довольно развит [8] [8] … главное лицо не Борис, а Самозванец; жаль только, что он не довольно развит… — Сходная мысль выражалась в статье Н. И. Надеждина: «… главное лицо — Годунов — пожертвовано совершенно другому, которое должно бы играть подчиненную роль в этом славном акте нашей истории. Я разумею Самозванца. .. Лицо Лже-Димитрия есть богатейшее сокровище для искусства. Оно так создано дивною силою, управляющею судьбами человеческими, что в нем история пересиливает поэзию. Стоит только призвать на него внимание — и тогда все образы, сколь бы ни были колоссальны и величественны, должны исчезать в фантастическом зареве, им разливаемом, подобно, как исполины гор исчезают для глаз в пурпуре неба, обагренного северным сиянием. А потому тем осторожнее надлежало поступать с ним поэту, избравшему для себя героем Бориса» (Телескоп. 1831. Ч. 1, № 4. С. 568). и что не весь интерес сосредоточивается на нем, ибо, где нет единства интереса, там нет стройности.

Вы ошибаетесь, говорит третий, интерес не должен сосредоточиваться ни на Борисе, ни на Самозванце. Трагедия Пушкина есть трагедия историческая, следовательно, не страсть, не характер, не лицо должны быть главным ее предметом, но целое время, век [9] [9] … не характер, не лицо должны быть главным ее предметом, но целое время, век. — Сходная мысль была выражена в статье Н. И. Надеждина «Борис Годунов. Сочинение А. Пушкина. Беседа старых знакомцев»: «Не Борис Годунов в своей биографической неделимости составляет предмет ее, а царствование Бориса Годунова — эпоха, им наполняемая, — мир, им созданный и с ним разрушившийся, — одним словом — историческое бытие Бориса Годунова »(Там же. С. 559). . Пушкин то и сделал: он представил в трагедии своей верный очерк века, сохранил все его краски, все особенности его цвета. Жаль только, что эта картина начертана поверхностно и не полно, ибо в ней забыто многое характеристическое и развито многое лишнее, например характер Марины [10] [10]… развито многое лишнее, например характер Марины… — Упреки в излишнем внимании Пушкина к Марине высказывал И. Средний-Камашев (Сын Отечества. 1831. Т. 23, ч. 145, № 40. С. 105). , и т. п. Если бы Пушкин понял глубже время Бориса, он бы представил его полнее и ощутительнее, то есть, другими словами, подражая более Шекспиру, Пушкин более удовлетворил бы требованиям Шлегеля. Но забудем на время наших критиков, и Шекспира, и Шлегеля, и все теории трагедий; посмотрим на «Бориса Годунова» глазами, не предубежденными системою, и, не заботясь о том, что должно быть средоточением трагедии, спросим самих себя: что составляет главный предмет создания Пушкина?

Очевидно, что и Борис, и Самозванец, и Россия, и Польша, и народ, и царедворцы, и монашеская келья, и государственный совет — все лица и все сцены трагедии развиты только в одном отношении: в отношении к последствиям цареубийства. Тень умерщвленного Дмитрия царствует в трагедии от начала до конца, управляет ходом всех событий, служит связью всем лицам и сценам, расставляет в одну перспективу все отдельные группы и различным краскам дает один общий тон, один кровавый оттенок. Доказывать это значило бы переписать всю трагедию.

Но если убиение Димитрия с его государственными последствиями составляет главную нить и главный узел создания Пушкина, если критики, несмотря на то, искали средоточия трагедии в Борисе или Самозванце, или в жизни народа, и т. п., то очевидно, что они по совести не могли быть довольны понтом и должны были находить в нем и нестройность, и неполноту, и мелкость, и незрелость, ибо при таком отношении судей к художнику, чем более гармонии в творении последнего, тем оно кажется разногласнее для первых, как верно рассчитанная перспектива для избравшего ложный фокус.

Но если бы вместо фактических последствий царе убийства Пушкин развил нам более его психологическое влияние на Бориса, как Шекспир в «Макбете» [11] [11] …как Шекспир в «Макбете». .. — Мысль о том, что пророчества ведьм в «Макбете» отвечают психологическому состоянию героя трагедии, была высказана Гегелем (см.: Гегель. Сочинения. М., 1938. Т. 12. С. 235). , если бы вместо русского монаха, который в темной келье произносит над Годуновым приговор судьбы и потомства, поэт представил нам шекспировских ведьм или Мюльнерову волшебницу-цыганку [12] [12] … или Мюльнерову волшебницу-цыганку. .. — В трагедии А. Мюльнера «Вина» (1821) один из героев рассказывает о роковом предсказании цыганки. , или пророческий сон

Pendant l'horreur d'une profonde nuit 6* 6 В ужасе глубокой ночи (фр.) [13] [13] Pendant l'horreur d'une profonde nuit. .. — Цитируется трагедия Расина «Гофолия» (д. 2. явл. 5). ,

тогда, конечно, он был бы скорее понят и принят с большим восторгом. Но чтобы оценить «Годунова», как его создал Пушкин, надобно было отказаться от многих ученых и школьных предрассудков, которые не уступают никаким другим ни в упорности, ни в односторонности.

Большая часть трагедий, особенно новейших, имеет предметом дело совершающееся или долженствующее совершиться. Трагедия Пушкина развивает последствия дела уже совершенного, и преступление Бориса является не как действие, но как сила, как мысль, которая обнаруживается мало-помалу то в шепоте царедворца, то в тихих воспоминаниях отшельника, то в одиноких мечтах Григория, то в силе и успехах Самозванца, то в ропоте придворном, то в волнениях народа, то, наконец, в громком ниспровержении неправедно царствовавшего дома. Это постепенное возрастание коренной мысли в событиях разнородных, но связанных между собою одним источником, дает ей характер сильно трагический и таким образом позволяет ей заступить место господствующего лица или страсти, или поступка.