Михаил Делягин - Путь России. Новая опричнина, или Почему не нужно «валить из Рашки»

Это касается всех видов потребления – и еды, и дорог, и разговоров на кухне, – и, к сожалению, демократии тоже.

И либералы естественно воспринимают в качестве идеала и своей цели источник этих стандартов (причем во многом существующих лишь в рекламе либо для богатейшей части соответствующих обществ), – и начинают если и не прямо служить ему, то, как правило, соотносить с ним все свои действия.

Живя в России, не умея расстаться с Россией (и слава богу, несмотря на все мои личные претензии), будучи ее неотъемлемой частью.

(Ну не стоит Россия без «жидов и рыболовов», ну что тут поделать, товарищи националисты, да?)

И с этой точки зрения главным либералом страны действительно является Путин, который, по чудному выражению Митрофанова, хочет править как Сталин, а жить как в Европе.

Из более приземленных примеров такого соотнесения с Западом меня озадачил великолепный, хоть и заочный спор двух либералов (еще там был американский политолог, но он не в счет, хоть и советского происхождения) о том, можно ли ругать свою страну за границей ( http://www.ej.ru/?a=note&id=7918).

Один говорит: «Нельзя, потому что в Америке это не принято».

Другой гневно отвечает: «Да вы что – в Америке есть свобода слова, а у нас нет! Значит, американцу в России нельзя, а нам в Америке можно!»

И оба с пеной у перекошенного рта в качестве главного судьи апеллируют к Америке!

Совсем, между прочим, другой стране, с совсем другими традициями и, между прочим, совсем другим уровнем бытового и политического лицемерия (ну-ка, скажите сразу, где его больше, у нас или у них? – вот вам и тест мгновенный, как на беременность).

Для меня, признаюсь, этого вопроса никогда не было. У меня один язык, я просто стараюсь говорить им правду и, по-моему, подобным же образом устроено большинство моих сограждан и тем более соотечественников. Конечно, я понимаю, кому говорю – и нашему говорю больше и жестче, но совсем не потому, что так принято или не принято в США. Просто в отличие от иностранца наш, даже будучи противником, понимает, о чем идет речь, его интересы объективно ближе к моим (у иностранца интересы всегда свои) и он может в силу понимания и близости к процессу как-то повлиять на ситуацию. В конце концов его действие никогда не будет носить характер внешнего вмешательства в мои внутренние дела.

И так захотелось написать ответ с простой мыслью: «Мужики, если уж вам так невыносимо, так омерзительно апеллировать к России, скажите: а вы хотя бы к правде апеллировать никогда не пробовали? К истине?»

Не написал – испугался. И до сих пор боюсь услышать в ответ хором, от обоих, кипящих по отношению друг к другу, и без всякого уговора: «Какая правда? Какая истина? Как я могу апеллировать к истине, когда она устанавливается только в суде?»

…В этом тоже разница между Россией и Америкой, по крайней мере, в ее либеральном восприятии, между массовым российским сознанием и либеральным – там истина устанавливается в суде, а здесь живет в сердце.

Ну, или не живет.

И последнее. В свете изложенного очень забавно звучат назойливые заявления многих пропагандистов от аналитики о том, что Медведев – «тоже либерал».

Что ж, поживем – увидим.

P. S. Предупреждая гневные филиппики объектов моего исследования, разъясняю: особенности сознания путиноидов не исследованы не потому, что я считаю его менее патологичным, чем либеральное сознание, а исключительно в силу его большей примитивности и, соответственно, меньшей интересности. В ряде же случаев (движения «Наши», породившие понятие «нашизм», «Молодая гвардия», представители которой умудрились однажды в знак протеста против критики Путина пробить его портрет потертым фаллоимитатором – как говорят, из коллекции их руководителя, «Еб…щиеся за Медведа», которые на практике воплотили свое название, причем в музее, а также ряда других) внешних признаков сознания обнаружить пока не удалось, что лишает исследование его предмета.

Цючжайгоу-Ваньлоу, Восточный Тибет

Вот уже скоро 10 лет мы живем под непрерывный аккомпанемент заклинаний о гражданском обществе, необходимость построения или процесс становления которого обеспечит-де нам наконец нормальную, цивилизованную жизнь, как в фешенебельных странах Запада. Логика проста: на Западе это есть – значит, чтобы жить, как на Западе, надо перенести «это» в свою повседневную жизнь.

За годы либеральных реформ в роли панацеи от всех общественных болезней перебывали и демократия, и рынок, и правовое государство, и «вертикаль власти», и распространение презервативов в школах, и высокие технологии, и – гражданское общество.

Убаюканные официальной пропагандой и заклинаниями почти несменяемых культуртрегеров, меняющих лишь проигрываемые ими пластинки, мы уже готовы признать гражданским обществом совокупность филателистов, кактусоводов и благотворителей – разумеется, под бдительным присмотром политологов в штатском. В крайнем случае, мы понимаем под «гражданским обществом» профессиональных правозащитников, с изумительным постоянством защищающих заранее известную и строго определенную «социально близкую» сторону, или разнообразных грантополучателей, с той или иной степенью добросовестности отрабатывающих средства самых разнообразных государств – включая, в последние годы, и российское.

К сожалению, забвение имен, от которого предостерегал еще Конфуций, приводит к поправкам не в словарях, а в жизни. Отворачивающиеся от реальности не отменяют ее, но лишь делают ее проявления внезапными и болезненными для себя.

Гражданское общество – не высоконаучная абстракция, а всего лишь самоорганизация людей ради защиты своих жизненно важных интересов от любых угроз – от государственной бюрократии до обыденной преступности и собственной дури.

В реальной, не оплаченной грантами жизни такая самоорганизация не оформляется. Ее члены не произносят речей, не пекутся о правах человека, почти полностью поглощены бытом и не любят пустых разговоров.

Но это детали.

Ибо гражданское общество в России есть.

Если его сильно допечь, если цинично и последовательно подвести его членов к грани десоциализации – оно готово противостоять даже власти, бороться за свои права, бросаться на бульдозеры, как было в бесчисленных «Речниках», Сочи и Южных Бутово по всей России.

Но обычно оно молчаливо, пассивно, ограничено двором или микрорайоном – и потому по-русски жертвенно проигрывает почти любому внешнему агрессору, попирающему его права: от коррумпированной бюрократии до банды уголовников, нанявших адвоката и отстегивающих участковому.