Серж Тион - Историческая правда или политическая правда? Дело профессора Форрисона. Спор о газовых камерах

Резюмируя свое понимание смысла этого дела, один из подписантов заявления сказал мне: "Те, кто метит в то, что евреи считают самым святым, — антисемиты". Это был намек на то, что теперь называют термином, заимствованным из еврейских ритуалов, — "холокост". Понятно, что такое заявление совершенно неприемлемо. У каждого может быть что-то святое. Но он не может навязывать это святое другим в качестве предмета веры. Для материалиста святое это лишь одна из ментальных категорий наряду с прочими и он может даже проследить ее историческую эволюцию. Нельзя заставлять делать реверансы перед всеми многообразными святынями всех человеческих верований. Но их нельзя и сортировать. Для меня достаточно уважения к личности во плоти, к ее материальной и моральной свободе. В тот момент, когда последней модой становится возврат к религии, когда проповеди аятолл весело смешивают с "иудео-христианскими" рассуждениями первого попавшегося подростка, не грех напомнить, что никакая вера не заслуживает уважения сама по себе. Каждый пусть разбирается сам со своими и чужими верованиями. "Ни бога, ни хозяина". Такой лозунг можно провозгласить, по крайней мере, в светском обществе. Идолопоклонникам надо предоставить свободу не слушать ниспровергателей идолов. Мне могут возразить, что от отсутствия уважения к святыням других до запрета чужих верований лишь один шаг, который можно быстро сделать. Но в действительности идолов низвергают лишь затем, чтобы заменить их фетишами, и мы видели, как революции заполняли к своей выгоде священные формы, которые они до того пытались лишить содержания. Все говорят, что человек — верующий по природе, и я, может быть, тоже, потому что я верю, что человек не должен быть верующим.

Чтобы вокруг феномена нацизма не сохранялась священная аура, есть и другая причина: время идет для тех, кто вступает теперь в зрелый возраст, война в Алжире почти столь же далека, как и война 1914 года. Тем не менее, мы видим молодых людей, трепещущих от желания подражать предкам, 11 ноября у наших грустных памятников павшим. Вторая мировая война также отодвигается в допотопные времена. Восприятие уже не то, и повторение послевоенных речей становится банальностью. Мода "ретро" это, прежде всего, мода "трансфо". Эффект показа телефильма "Холокост" был двусмысленным.

Я читал в газетах рецензию на одну недавно вышедшую немецкую книгу о Гитлере:

"Молодые немцы, родившиеся после войны, испытывают по отношению к нацистской политике смешанные чувства. Непонимание и потрясение масштабами ужасных преступлений, совершенных нацистами, и снова поставленных на повестку дня передачей по телевидению сериала "Холокост" сочетаются с нетерпением и со все меньше скрываемым раздражением, вызванным молчаливым чувством вины старшего поколения. Молодежь не хочет больше разделять это чувство, и возникает отстраненный, холодный, без комплексов, интерес к историческому периоду, известному молодежи, большей частью, с плохой стороны, но с которым она не может себя не соотносить. Это интерес к истории".

"Одного осуждения больше недостаточно. Если не считать ничтожного меньшинства неисправимых, дело решено. Но необходимы информация и анализ, чтобы понять, что произошло, и, прежде всего, как это могло произойти.

Эти новые вопросы, которые задают молодые немцы, не успокаивают страхи тех, кто опасается движения окольным путем к реабилитации:

"Осуждение Гитлера в целом не подвергается сомнению этой частью молодежи, равнодушной и нон-конформистской, наоборот, оно становится более убедительным. Это результат не простого высказывания тезисов, а анализа и оценки, которые не замазывают ни одного из противоречивых аспектов, ни одного из видимых несоответствий и которые прослеживают поэтапно жизнь и, прежде всего, общественную деятельность Гитлера и предлагают толкования и объяснения того, что во многих отношениях еще остается загадочным".

Я запомнил эту последнюю фразу и заголовок статьи "Принимать Гитлера всерьез" ("Ле Монд диманш", 7 октября 1979. Рецензия на книгу Себастьяна Хаффнера "Заметки о Гитлере". Мюнхен, Киндлер, 1978). Это сочинение, которое как будто принимает историю всерьез, написано не автором ревизионистской школы, к которой принадлежит Фориссон. Но этот автор заботится о соблюдении дистанции, о взгляде на историю с расстояния. Именно это имеют в виду, когда говорят: "История рассудит". Налицо смутное чувство изменения статуса прошлого со стороны интеллектуалов и политиков, бунтующих против той эволюции, которая их поглощает. Время действий, как их самих, так и их близких, живых и мертвых, еще долго вибрирует в сознании после того, как пыль покрыла их следы, невидимые другим, которых увлекает будущее. Мне тоже знакомо это чувство, и я не могу без головокружения смотреть на то, сколько воды утекло с тех пор, когда я принимал участие в событиях, и к чему привели эти события. И память видоизменяет и урезывает их.

Это отступление не будет закончено без ответа на второе возражение об особой судьбе евреев, прежде всего, в период нацизма. То, что священно для других, не священно для них, потому что они — уникальный феномен, и все остальное человечество в долгу перед еврейским народом. Здесь следует сказать, что судьбы всех людей и групп людей уникальны, и особенности одних остаются тайной для других. Что касается лично меня, то я не знаю иной родины, кроме архипелага друзей и знакомых. На разных континентах каждый человек имеет свою особую ценность. То общее, что позволяет сравнивать их друг с другом, не имеет большого значения. Реальную схему наших жизненных скитаний рисуют наши особенности, богатые, смешанные, наложенные друг на друга, непередаваемые. Я не знаю, слава это или несчастье, быть евреем, зулусом, меланезийцем или мнонгом, являющими собой пределы разнообразия. Я не люблю этих обобщений, которые взвешивают вас, словно какой-то снаряд 75 калибра. Мы все стали слишком подозрительными и разрозненными, чтобы поддерживать эти старые химеры: вы то, а я — это…

Только обращаясь к теологии, открыто или нет, еще можно обособить какую-то одну группу и приписать ей исключительную роль. Мы видим, как идеология, основанная на понятии избранности, предрасполагает к утверждению своей неизбывной особенности. Но любая человеческая группа может играть в свою собственную теофанию во имя отличия ото всех других. Можно выбрать одну, можно другую. Никто не будет отрицать, что колебания испытывает каждый, прежде чем сказать что-то о евреях, сионизме или Израиле, если на это заранее не получено разрешение. Чтобы слушать, нужно знать, откуда исходят слова. Если нет санкции, любое выступление на эту тему вызывает подозрения. Бывает так, что критика сионизма или каких-либо еврейских учреждений евреем допускается, а в устах гоя становится неприемлемой. Из словаря левых давно уже изгнан сам термин "еврей". Чтобы получить разрешение на выступление, затрагивающее в каком-то аспекте еврейство, нужно принять идею виновности, т. е. перенести вину с настоящих виновных (нацистов, их сторонников и антисемитов) на тех, кто не виновен, но должен принять вину на себя, потому что является членом сообщества, породившего виновных. Главной точкой отсчета, проходным словом и символом является Освенцим. Откройте любую газету, и вы найдете упоминание об Освенциме в любом контексте. Этим все сказано.