Газета День Литературы - Газета День Литературы # 179 (2011 7)

Самураи могли целым отрядом покончить с собой по приказу командира или вслед за ним. Надеюсь, из какого-то другого мира Акаёмов сейчас видит, что я не отступил. Я не бездарь, Павел Анатольевич. Мы – на Базе, вся Россия смотрит на нас. И враги ничего не могут сделать с "кучкой маргиналов".

Звонит моя мобила, незнакомый голос:

– С вашим другом Германом хочет поговорить мать, она сейчас у ворот Базы.

Если я откажусь передать это Герке, меня представят монстром.

– Здесь твоя мать.

Он теряется.

– Хочет встретиться с тобой, даже не знаю, что посоветовать…

– Господи, зачем? – Он кривит губы: – Принесла нелёгкая…

Он берёт мой мобильник, мы стоим рядом и я слышу разговор.

– Герочка, послушай маму. Одумайся, тебя простят. Я иду за тобой.

– Она идёт за мной, – с печальной иронией сообщает нам Анархист.

– Тут не детский сад, откуда может забрать мама, – говорю я. Мне звонит со второго этажа Стас:

– К нам пропустили какую-то бабу.

Ну да. На первом этаже, на одном из мониторов мы видим круглолицую женщину в светлом пальто, идущую к зданию.

Мне вспоминается тактика татаро-монгол, которые впереди своих наступающих туменов гнали захваченных пленников, надеясь, что у русских дружинников не поднимется рука на соплеменников.

– Послушай, Герман, жёстко, конкретно скажи ей, чтобы оставила в покое. Иначе угодит под пули.

– Что, что я скажу?! – кричит он. – Ты думаешь, она поймёт?

– Ты думаю, Евангелие читал.

– Читал.

– Христос сказал примерно так: кто идёт за мной, оставь своих ближних. Будешь сопли распускать, она вообще не отойдёт дверей.

– Я выйду туда, – говорит Анархист.

– Тебя снайпер снимет.

– Да пошёл ты.

В эту минуту взрывается здание, мимо которого проходит Геркина мать – первая казарма у ворот, где оставался один из наших пленников. Второй ещё здесь, раненый, но живой.

На мониторе мы видим, как она падает. Я отшвыриваю Германа от двери – он рванулся на помощь. Женщина поднимается и упрямо продолжает путь. Дверь теперь не забаррикадирована. Она толкает её и вот уже среди нас. Светлое пальто в грязи, глаза наполнены слезами. Она бросается к Анархисту и обнимает его. Я уже решил, что Герман для нас потерян, у него было лицо проштрафившегося школьника. И отчеканил, чтобы дошло до его раскисшего мозга:

– Хочешь – проваливай. За забором ждут менты. Сначала тебя отп...-дят. Потом бросят в камеру к чурбанам. Потом загонят в лагерь пожизнен- но. Точка.

Герман вырвался из цепких объятий родительницы.

– Мама, уходи. У меня нет семьи, у меня есть только соратники.

– Сыночек, тебя обманули. Мальчик мой, тебя втянули, заставили. Они поплатятся. – Она с ненавистью обводит нас мокрыми глазами.

– Это мой выбор. Убивал врагов, буду убивать, и мне это в кайф. Я всегда хотел в Чечню, а вы меня из вуза в вуз гоняли. Я воевать хотел…

– Что ты говоришь? Ты пьян? Ты принимал наркотики? – Она оборачивается ко мне. – Тимур, я же тебя помню, ты хороший мальчик. Скажи Гере, чтобы одумался. Сдайтесь. Я найду хорошего адвоката. Вас же кто-то использует, вы должны жить. Такие молодые, у вас всё впереди.

Я морщусь:

– Действительно, Гера, вернись, тебе опять "ниссан" купят.

– Купят! – восклицает женщина, приняв слова всерьёз. – Конечно, деточка, папа на всё готов!

– Отвали! – вдруг вырывается у Германа.

Самое ужасное, что они могут сделать сейчас – собрать наших законопослушных родственников и притащить к воротам Базы. Родственники – свидетели нашего детства, наших ошибок, слабостей, глупостей. Болезненные матушки, для которых мы всё ещё беспомощные младенцы, тупые сестрицы, косящиеся на мускулистых омоновцев, трусливые братцы, слабовольные папаши. Вся эта слезливая дряблая орда будет осаждать нашу последнюю крепость жалостью и ужасом, на радость врагам. Тащить с вершины в болото, где вольготно дремать в тёплой грязи.

– Что ты говоришь! – Она зарыдала.

Игорь берёт её за локоть, выталкивает на улицу. Я смотрю на монитор, наблюдаю, как она возвращается, спотыкаясь, к воротам, исчезает из виду.

На одном из мониторов возникают несколько фигур в камуфляже.

– Стас, там омоновцы у ангаров, – говорит Игорь, поднимаясь на второй этаж.

Кто-то должен позвонить на очередной мобильник, прикреплённый к взрывчатке.

– Сейчас подойдут поближе, – говорит Стас.

На мониторе вспышка, огненный клубок, камуфляжные фигурки распластались на земле.

– Там горючее, – говорит мрачный Анархист.

– Не переживай из-за матери. Ты всё правильно сделал. Если будет вспоминать сына последней сволочью, то ей будет легче забыть тебя. Мне так кажется, – замечаю я.

– Ты прав, легче стало. Камень с души. Словно с цепи сорвался. Помню, мать кричала мне – семилетнему, после драки: "И не нарывайся, ты обречён быть жертвой".

– Плюнь! Ты герой. О нас триллеры будут снимать.

– С вами будет говорить депутат Госдумы… – орёт мегафон за воротами.

Фамилию депутата мы не расслышали – то ли Ноткин, то ли Поткин, то ли Водкин.

Он заходит в ворота, подняв руки, пожилой, бледный, с залысинами на желтоватой голове, уже увереннее спешит к двери.

– Обыщи его, Игорь.

– У меня нет оружия…

– Кто тебя знает… – Игорь небрежно обыскивает.

– Каковы ваши требования?

– Кажется, на наших сайтах всё ясно сказано. То, что их сразу заблокировали, не имеет значения, обращение уже скопировали на тысячи форумов.

– Вам предлагают сдаться добровольно, это будет учтено при вынесении приговора.

– Правда? – делает круглые наивные глаза Мёртвый Анархист.

– Разумеется, – подтверждает чиновник. – Хотя то, что вы убили граждан иностранного государства, – тяжелое преступление.

– Значит, если добровольно, годам к пятидесяти выйдем?

– Вы помните, что произошло с моджахедами, захватившими Норд-Ост? – Вопросом на вопрос отвечает эта крыса.

– Помним! Они стали шахидами.

– Они сдохли, как собаки, ничего не добившись.

– Знаете, что сделал Мисима, когда захватил Генштаб? – щурится Анархист.

– Что за Мисима?

– Да он не знает, не мечи бисер, – бросаю я.

– Насколько понимаю, вы – русские патриоты.

– У нас разные политические взгляды, нас объединяет ненависть к натовским агрессорам, – говорит Мёртвый Анархист, – я считаю себя социалистом.

– Я тоже социалист, национал, – говорит Игорь.

Мне нечего сказать, у меня в голове каша из лево- и праворадикальных лозунгов, евразийщины и фашизма, ясно только одно – всех демократов я хочу видеть висящими вдоль большой дороги, на которой валяются натовцы, вмазанные в асфальт траками русских танков. Знаю, что как бы я ни выглядел сейчас, через несколько десятилетий биографы опишут меня крутым суперменом, обвешанным оружием. Обо мне напишут стихи и песни. Это перестало быть просто хулиганством. Это перестало быть преступлением. Это сокрушение основ их миропорядка – солдат супердержавы с супероружием мочит кучка маргиналов.