Дмитрий Хмельницкий - Виктор Суворов: Главная книга о Второй Мировой

Тот факт, что Г. Городецкий следует советской традиции сохранения тайны секретного протокола (применяя прием, до которого никто из последователей «Фальсификаторов истории» до него не додумался, — мол, пакт и секретный протокол были подписаны в разное время), не мог не сказаться на интерпретации им исторического значения пакта (и еще раз: в разительном отличии от «других историков»). Поражает и то, что, оправдывая внешнюю политику сталинского руководства, он начисто игнорирует проблему взаимосвязи политики и морали применительно к международным отношениям 1939–1941 годов. В его узкодипломатическом повествовании все державы и их лидеры уравнены в качестве субъектов международных отношений. У «других историков» подход совершенно иной.

Поскольку морально-нравственная сторона «действительных событий» мало интересует автора «Мифа «Ледокола», он не видит ничего плохого в факте ведения сталинским руководством в последние предвоенные месяцы переговоров одновременно и со странами демократического Запада, и с нацистской Германией. Для Г. Городецкого, развивающего свой тезис о враждебном окружении, которое «все более смыкалось вокруг Советского Союза», это — «реалистическая политика» (с. 46, 57). Другими словами, ничего иного не оставалось, как только проводить «такую политику, которая бы наилучшим образом отвечала безопасности Советского Союза» (с. 60).

Так родилось решение Сталина пойти на пакт с нацистским лидером Гитлером.

Заключительный вывод автора «Мифа «Ледокола» сводится к тому, что и в 1939 году, и в 1941 году действия Сталина объясняются «безнадежностью политических альтернатив для Советского Союза» (с. 344). Признавая, однако, что с весны 1939 года, с английских гарантий Польше, перед Советским Союзом «открывалась возможность выбора», то есть у него появилась свобода маневра, являющаяся «венцом успеха любой внешней политики» (с. 52–53). Но почему же Г. Городецкий говорит об отсутствии альтернатив для СССР? Только потому, что он так и не смог разобраться в мотивах сталинского руководства, в том, что оно руководствовалось во внешней политике исключительно классово-имперскими целями. В создавшихся для СССР крайне благоприятных международных условиях.

Трудно поверить, что историку с пятнадцатилетним опытом изучения международных событий того времени неизвестно, что как западные страны, демократические Англия и Франция, так и нацистская Германия придавали решающее значение тому, на чьей стороне окажется Советский Союз в приближающемся всеобщем конфликте. Поэтому наряду с официально объявленными советско-западными переговорами шли тайные двусторонние советско-германские «разговоры» (В.М. Молотов) и «беседы» (И. Риббентроп).

В политико-дипломатических кругах Европы существовало убеждение, что масштабный конфликт на континенте начнется только после того, как определится с выбором Советский Союз — последняя не ангажированная великая европейская держава, могущая склонить чашу весов в ту или иную сторону. Но никак не раньше.

Прибегнем к свидетельству непосредственного участника предвоенных дипломатических переговоров с советской стороны с представителями и Запада, и Германии. К свидетельству В.П. Потемкина, в 1937–1940 годах первого заместителя народного комиссара иностранных дел СССР. Позже главного редактора третьего тома «Истории дипломатии» (первое издание), целиком посвященного дипломатической подготовке Второй мировой войны и опубликованного за три года до появления «Фальсификаторов истории». В главе по предвоенному 1939 году, а ее соавтором был В.П. Потемкин, выделен параграф «Соперничество англо-французского блока и немецко-фашистской дипломатии из-за соглашения с СССР » [427]. Выходит, Советский Союз не только не был в «осаде», а находился в выигрышной позиции, когда шло соперничество, конкурентная борьба за то, чтобы привлечь его на свою сторону. Ибо — так начинается параграф: «для обоих лагерей исключительное значение приобретал вопрос, на чьей стороне в предстоящем столкновении окажется Советский Союз» [428]. Высокопоставленный очевидец свидетельствует: сталинский Советский Союз был хозяином положения, выбор был за ним. И он был сделан — в пользу нацистской Германии.

А что говорят опубликованные советские и иностранные дипломатические документы? Какую из версий они подтверждают: раннюю в «Истории дипломатии» или позднюю в «Фальсификаторах истории», которую пытается возродить и развить Г. Городецкий своей книгой?

Мне уже приходилось доказывать, что советские руководители в послемюнхенской Европе вовсе не считали себя в «международной изоляции», а тем более в «осаде». Наоборот, Сталин и его окружение считали, что пришло время, когда они могут последовать примеру царской России, которая во внутриевропейских конфликтах нередко определяла исход конфликта [429].

Г. Городецкий же, отвлекаясь от мотивов сталинского руководства, утверждает, что выбора, поддержать ли западные страны или их противника в лице Германии, Советский Союз лишила несговорчивость западных держав на трехсторонних переговорах в Москве и опасения войны с Германией в результате ее вторжения в Польшу (с. 57–59). На этих страницах, ссылаясь на секретные разведывательные данные от 7 мая и 19 июня, попавшие на стол к Сталину и якобы определившие «на ближайшие два года» его политику, израильский историк вновь навязывает читателю абсолютно бездоказательный вывод о том, что «у Сталина не было альтернативы подписанию пакта» (с. 61). Как в «Фальсификаторах истории», где подписание пакта выдается за «лучший выход из всех возможных выходов» [430].

Но как быть с официальными советскими заявлениями, по которым дело выглядит совершенно по-другому? Для Г. Городецкого это не проблема. Или он, как уже отмечалось, просто отмахивается от таких заявлений, предлагая не принимать их «за чистую монету». Или, как в данном случае, вновь проигнорировал заявления сталинского руководства, которое по-прежнему было уверено в том, что агрессия нацистской Германии в первую очередь направлена не против Советского Союза, а против Франции и Англии. Одно из таких заявлений В.М. Молотов сделал в конце мая, комментируя заключение 22 мая германо-итальянского военно-политического договора. По его словам, теперь агрессорам больше не нужно прятаться за ширму борьбы с Коминтерном для отвлечения внимания. Теперь «определенно говорят, что этот договор направлен именно против главных европейских демократических стран» [431]. Даже по разведывательной информации от 19 июня (с. 59), о которой так высоко отзывается Г. Городецкий («выдающийся документ», «блестящая разведывательная информация»), немецкие планы в отношении Советского Союза не шли дальше его временной нейтрализации путем «второго Рапалло».