Виктор Суворов - Союз звезды со свастикой: Встречная агрессия

В статье 4 секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 г. о границе сфер интересов Германии и СССР обуславливалось, что обе стороны будут сохранять его «в строгом секрете». Советское правительство до последнего момента выполняло это обещание. Наряду с (последующим) желанием советских руководителей удержать в своих руках те будущие союзные республики, которые достались Советскому Союзу во исполнение возможностей, вытекавших из подписанных в 1939–1941 гг. с Германией секретных протоколов, а также наряду со стремлением сохранить выгодные военно-стратегические позиции на пространстве от Балтийского до Черного моря, которые им предоставляли эти договоры, прежде всего глубокий стыд помешал им в открытую декларировать свою причастность к этим соглашениям: в 1939 г. советские лидеры прочно вступили на ложный путь готовности к противоречившей всем международно-правовым нормам экспансии.

В пункте 5 постановления Съезда народных депутатов СССР от 24 декабря 1989 г. констатировалось, что протокол от 23 августа 1939 г. и другие секретные протоколы, подписанные с Германией в 1939–1941 гг., «как по методу составления, так и по содержанию являлись отходом от ленинских принципов политики» [506]. С этой оценкой Съезда полностью солидарна И. Фляшхауэр [507].

Данные суждения не выдерживают критики по следующим основаниям.

Формулировка «ленинские принципы внешней политики» имеет своим содержанием открытость международно-правовых соглашений, провозглашенную в абзаце 8 принятого 26 октября 1917 г. Вторым съездом Советов Декрета о мире, где говорилось: «Тайную дипломатию правительство отменяет, со своей стороны выражая твердое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом» [508]. (Текст декрета был написан В.И. Лениным.) Однако процитированная норма отнюдь не стала правилом советской внешней политики. Достаточно вспомнить роль Ленина в становлении и развитии тайного и незаконного советско-германского военного сотрудничества, опиравшегося на одобренные им секретные договоры с германским правительством. Так что тайные соглашения 1939–1941 гг. были всего лишь продолжением ленинских традиций, хорошо усвоенных Сталиным и его ближайшим окружением.

Подобно тому как польские лидеры Пилсудский и Бек, заключив в январе 1934 г. с гитлеровской Германией — злейшим врагом поляков — соглашение о ненападении, после которого в 1935 г. последовал обмен визитами высокопоставленных лиц обеих стран (в коммюнике, опубликованном по случаю поездки Бека в Берлин, говорилось о «далеко идущем согласии» между двумя государствами), в результате чего, по выражению историка Д.Е. Мельникова и публициста Л.Б. Черной, Пилсудский и Бек стали «тешить себя мыслью, что они вместе с гитлеровцами образовали нечто вроде «оси Варшава — Берлин, направленной против СССР» [509], и тем самым «вступили на путь, который всего через четыре года привел к оккупации Польши гитлеровскими войсками» [510], так и советские лидеры, Сталин и Молотов, заключив 23 августа 1939 г. с Германией договор о ненападении, фактически означавший германо-советский союз против Польши и западных демократий и сопровождавшийся взаимными заверениями в дружбе, встали на путь (если следовать логике Л.Б. Черной и Д.Е. Мельникова), пройденный в 1934–1938 гг. Польшей. Характеризуя политику правительства Польши в указанный период как «по-зорную» [511], авторы книги «Преступник № 1» избегают сравнения ее с политикой Сталина и Молотова в 1939–1940 гг., имевшей для СССР в 1941 г. те же последствия, что и в 1939 г. для Польши.

Между тем подобная параллель вполне уместна.

В 1939 г. цель советско-германского сближения выражалась недвусмысленно с обеих сторон: раздел мира, и в частности Польши. В сообщении от 22 мая 1939 г. французского посла в Берлине Кулондра отмечалось, что Риббентроп считал сближение между Германией и Россией с точки зрения длительной перспективы «насущным и неизбежным». Это отвечало «самой природе вещей и сохранившимся в Германии традициям. Только такое сближение позволило бы окончательно разрешить германо-польский конфликт путем ликвидации Польши на манер Чехословакии» [512]. Риббентроп придерживался мнения, что Польское государство самостоятельно долго не в состоянии существовать, что «ему все равно суждено исчезнуть, будучи вновь поделенным между Германией и Россией» [513]. Поэтому для Риббентропа, как и для Сталина, идея такого раздела была самым тесным образом увязана с германо-русским сближением. «Как видно, — писал французский посол, — одна из ближайших целей, которую желают достигнуть, заключается в том, чтобы в случае раздела Польши Россия взяла на себя такую же роль, какую Польша сыграла в Чехословакии (Польша ассистировала Германии при захвате Чехословакии, присвоив себе часть территории чешской жертвы — индустриальный район Тешин. — А. П.). Более отдаленная цель состоит в том, чтобы использовать огромные материальные и людские ресурсы СССР для развала Британской империи» [514].

Как немаловажное доказательство в поддержку того, что раздел мира со Сталиным был одной из реальных целей Гитлера, и ради этого он даже готов был отказаться от своей «антибольшевистской миссии», приведем тот факт, что в объявленной 8 марта 1939 г. на берлинском совещании представителей военных, экономических и партийных кругов Германии гитлеровской программе глобальной агрессии отсутствовало упоминание о СССР [515].

Об этом же свидетельствует закрепленное в ст. V Берлинского пакта от 27 сентября 1940 г. о Тройственном союзе Германии, Италии и Японии (названный договор был подписан взамен антикоминтерновского пакта 1936 г.) заявление трех стран о том, что «данное соглашение никоим образом не затрагивает политического статуса, существующего в настоящее время между каждым из трех участников соглашения и Советским Союзом» [516]. Советское руководство правомерно расценило эту оговорку как подтверждение силы и значения пакта о ненападении между СССР и Германией и пакта о дружбе и нейтралитете между СССР и Италией [517]. Названная статья была включена в Тройственный пакт по предложению Риббентропа и встретила немедленную поддержку Италии и Японии [518].

25 ноября 1940 г. В.М. Молотов через германского посла в Москве Шуленбурга даст положительный ответ на сделанное Гитлером в ходе переговоров с Молотовым, состоявшихся 12–14 ноября 1940 г. в Берлине (к этой встрече гитлеровское правительство проявляло большой интерес начиная с лета 1940 г.), предложение Советскому Союзу присоединиться к Тройственному пакту Германии, Италии и Японии и участвовать с ними в разделе «бесконтрольного британского наследства», которое останется после «неизбежного краха» Великобритании. Но оставим это за рамками настоящей работы и вернемся к осени 1939 г.