Олег Матвейчев - Повелительное наклонение истории

Для понимания приведем аналогию. Допустим, кто-то взялся изучать некое фактически существующее государство, насквозь коррумпированное, и на этом основании сделал вывод, что «государство — это всего лишь обслуга капитала». Допустим, кто-то взялся изучать труп и на этом основании сделал вывод, что «человеческое тело лишь машина». И та и другая теория провозглашались, кстати, не раз. Злой воле присущ именно этот рассудочный взгляд, рассудок везде ищет причины и следствия, обусловленность изучаемого феномена чем-то другим. Например, действия государства — коррупцией, действия организма — какими-то физическими стимулами. Она не может рассмотреть феномен сам по себе, как абсолютный, она везде ищет функцию, пользу, корысть, причину.

Сальери раздражен тем, что «Моцарт — гуляка праздный», бездельник, игрок, постмодернист, как сказали бы сейчас, тогда как он, Сальери, трудяга, привыкший к тому, что за большой труд и должно быть большое воздаяние. Моцарт раздаривает себя, а это не укладывается в рассудочную экономику Сальери. Поскольку воля сама коррумпирует в надежде извлечь прибыль, она повсюду ищет и видит коррупцию, то есть причинно-следственные и обменные отношения. Моцарт беспечен, поэтому обладает чистым воображением гения, сальеревское воображение напрочь испорчено подавляющей его волей и рассудком. Злодейство убивает гениальность, убивает воображение, превращает в своего слугу, и поэтому гений и злодейство несовместны.

Так с каким воображением имели дело XIX и XX века? Какое воображение эмансипировали? Является ли, например, воображение из сновидений, которое изучал Фрейд, чистым спонтанным воображением, что является истоком чувственности и рассудка? Даже сам Фрейд склонен был считать, что деятельность бессознательного обусловлена подавляющим Сверх-Я и определяет содержание сновидений.

Тогда где искать чистое воображение? В поэзии? Но где гарантия, что здесь, как в сновидении, не прорываются наружу комплексы, подавленные аффекты? Или, может быть, гениальный поэт и отличается тем, что его воображение чисто и спонтанно, а воображение поэта бездарного, если можно так выразиться, — коррумпировано, испорчено?

У двух посткантовских философов, Маркса и Ницше, есть прозрения на этот счет, фрагменты, так и не ставшие для них отправной точкой.

Ранний Маркс писал в докторской диссертации о двух партиях, возникающих после распада некоего исторического мира и находящейся с ним в гармонии философской системе. Одна партия удерживает философию и борется с миром, критикуя его недостатки. Она не знает, что просто усвоила частично систему и поэтому ей мир видится в кривом зеркале. Другая партия удерживает мир и критикует философию, как неспособную понять богатство и сложность мира. Она не понимает, что мир, который она удерживает, есть мир этой системы. Она, удерживая мир, тем самым удерживает и систему, сама не зная об этом, критикуя сознание, с позиции чувственности ли, с позиций витальности или чего угодно, тем самым сохраняет мир этой системы. То есть весь авангард, бунт, борющийся с законами, эти законы и поддерживает.

Маркс видит выход из апории в солидаризировании с первой партией. Она хоть и делает то, чего не хочет, то есть пытается реализовать некую частично понятую философию в мире, но действуя, может реально чему-то научиться у своего объекта, как-то изменить себя, а это уже прогресс. Маркс наивно думал, что столкнувшись с миром, некое учение способно измениться. На самом же деле оно всегда будет иметь дело только со своим миром. И этот путь такой же тупиковый. «Сегодня одно лишь действие не изменит положение в мире», — говорит по поводу активизма Маркса Хайдеггер. Неадекватно описывающая мир философия, набившая себе шишек, может прийти только к адекватному описанию, то есть вернуться к исходным полноте и гармонии с этим же своим миром, как часто и бывает с активистами в старости — бунтари становятся консерваторами.

Другой фрагмент есть у позднего Ницше. В последний год творчества, перед тем, как болезнь захватила его, он написал «Сумерки божков», одна из глав там называется «Как «истинный мир» наконец стал басней», и заканчивается она словами: «Мы упразднили истинный мир — какой же нам остался? Быть может, кажущийся?.. Но нет! Вместе с истинным миром мы упраздняем также и кажущийся!».

Всю жизнь Ницше боролся с платонизмом. Вульгарный платонизм утверждает, что есть «истинный мир» идей и ценностей, тогда как чувственный мир есть лишь его слабое подобие, мир кажущийся. Ницше разоблачил верхний «истинный мир» платонизма как мир фикций, выдумок, которые ставит воля-к-власти для своего роста, и заодно реабилитировал чувственный мир. По сути он переворачивал вульгарный платонизм, делая чувственный мир истинным, а мир идей — ложным. И вот в конце жизни его осеняет процитированная выше мысль. Эту мысль Ницше называет ни много ни мало «кульминационный пункт человечества». А дальше сходит с ума. Ницше внезапно понимает, что простого переворачивания платонизма недостаточно, чувственность, которую он реабилитирует, та самая, что была в платонизме. Чувственность — это то, что придумано самим платонизмом в качестве противоположности себе, а не его, платонизма, истинная противоположность. Он также понимает, что надо не переворачивать пирамиду чувственности и идеального мира, а вообще устранить их различие и прежнее различие между истинным и кажущимся, но не в пользу кажущегося. Легко сказать!

Весь XX век, однако, занимаясь реабилитацией репрессированных в прежней метафизике и платонизме феноменов, вместо того, чтобы переосмыслять эти феномены, действовал по принципу «баба яга против», идя за ранним Ницше, за романтиками, за вульгарным Марксом, за Фрейдом…

Репрессированные феномены, например воображение, брались без переосмысления, как они были даны прежней философией, и так же утверждались, поэтому все революции XX века были лишь торжеством прежней метафизики, а не ее отрицанием, как им это виделось. Все политические бунты и освободительные войны, весь атеизм, все авангардное искусство, все сексуальные революции, все теории относительности, все это ни в коей мере не является «прогрессом» или действительно новым историческим этапом, подобно тому, как надетый на изнанку пиджак останется на мне тем же пиджаком, хотя торчащие швы и нитки можно для лохов выдать за крутой креатив и модный дизайн.

Также как раб, которого внезапно освободили, не престает быть рабом, потому что имеет психологию раба в себе, так и эмансипированное воображение еще не стало гениальным воображением, поэзисом, про-из-ведением истины из «сокрытости». Сочинение фикций и обманов с помощью коррумпированного воображения не есть открытие новых истин для истории (их дает чистое спонтанное воображение, на которое злая рассудочная воля делается неспособной).