Литературка Газета - Литературная Газета 6257 ( № 53 2010)

2. Секрет популярности Чехова, на мой взгляд, вовсе и не секрет. Он сумел проникнуть в недра человеческой природы гораздо глубже, чем мы можем себе представить. Благодаря доставшемуся от Господа Бога таланту ему удалось выявить первоосновы человеческой личности, которые не зависят ни от эпохи, ни от национальности, ни от менталитета, ни от возраста или рода занятий. Задачи, которые он поставил перед режиссёрами, актёрами и в определённой степени перед зрителями, далеко не исчерпаны за то столетие, что минуло со дня его смерти, и в ближайшее время исчерпаны не будут. То знание о человеке, что ему было дано от Бога, нам приходится постигать долгим и кропотливым трудом. Лёгкая истерия – новые спектакли, какие-то литературные чтения, выставки и т.д., – которая возникает сейчас вокруг его имени по случаю юбилея, вполне объяснима, но если задуматься, это не только праздник, но и свидетельство того, что мы, несмотря на все наши усилия, пока не особенно продвинулись в этом деле, хотя нельзя сказать, что сделано мало. И вряд ли кто-нибудь осмелится определить, сколько времени нам ещё потребуется, чтобы осознать величие его гения. Ведь Антон Павлович смотрел не на сто, не на двести, а на пятьсот лет вперёд, а может, и на тысячу. Так что время Чехова не минуло и долго ещё не минет.

Леонид ХЕЙФЕЦ, народный артист России, театральный режиссёр и педагог:

1. Ни о каком разделении для меня речь идти не может: Чехов моё всё. Я не отделяю не только Чехова-юмориста от Чехова-драматурга, но Чехов писатель, врач и общественный деятель для меня тоже неразделимы. Всё, что он делал в своей жизни, мне очень близко. Если откровенно, то в моей внутренней иерархии великих личностей он – третий. После Христа и Шекспира.

2. Чехова будут ставить всегда. Столько, сколько будет существовать человечество. И у нас, и за рубежом. Потому что Чехов рубежей не признаёт. Он писал о людях. А люди – они везде люди. Они хотят жить, хотят любить и быть любимыми. Всё остальное – от лукавого.

Продолжение на стр. 5, 6, 8, 15

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Литература

Письма с «плотика»

Н.Д.

Андрей ТУРКОВ

По нашим временам и нравам Антон Павлович Чехов нестерпимо, старомодно не откровенен и скрытен! Нет чтобы оставить обстоятельные мемуары обо всех своих увлечениях или – на худой конец – связки писем, к сему относящихся…

Приходится «довольствоваться» его перепиской с Ольгой Леонардовной Книппер, вскоре ставшей его женой, хотя и здесь особо «любознательным» читателям нечем поживиться.

Зато другим есть что вычитать в этом кратком пятилетнем эпистолярном «романе» и счастливом, и драматическом.

Перелистаем его.

Летом 1902 рода Чехов и Книппер – в подмосковной Любимовке.

«Апрель и май достались мне недёшево, – пишет Антон Павлович пригласившему их сюда Станиславскому (Ольга Леонардовна тяжело болела), – и вот мне сразу привалило, точно в награду за прошлое, так много покоя, здоровья, тепла, удовольствия, что я только руками развожу. И погода хороша, и река хороша….»

По уверению писателя, он совершенно обленился, только и делает, что рыбу ловит – «по пяти раз на день… с утра до вечера».

Когда в августе Чехов вернётся в Ялту, Книппер будет писать ему: «Как мне хочется увидать твою фигуру в саду или на плотике, с удочкой… Плотик пуст без тебя… Перед обедом сидела на плотике и любовалась солнечным закатом… Постояла на плотике, посмотрела на тёмную, холодную, стальную воду, на берега и думала о двух удивительных художниках, таких близких друг другу, – о Чехове и Левитане».

Исаака Ильича к тому времени в живых уже не было. Считаные месяцы оставалось жить и его давнему другу. Годом раньше он сказал знакомому, М.М. Ковалевскому: «Как врач, я знаю, что жизнь моя будет коротка». Насчёт вдруг «привалившего» ему здоровья Антон Павлович в письме Станиславскому по своему обыкновению явно скрытничает (он и в последние свои дни будет уверять друзей: «Здоровье входит в меня не золотниками, а пудами»).

На самом-то деле вот уж где он в этом смысле был на «плотике» шатком, то и дело уходящем из-под ног, о чём неохотно, скупо, противоречиво упоминается в письмах к жене: «…Кашляю гораздо меньше… от плеврита осталось только чуть-чуть… Я здоров – честное слово… Гуляю лениво, ибо почему-то задыхаюсь…» и т.п.

И лишь шутливо поругивая затосковавшую Ольгу Леонардовну, проговаривается: что это ему «позволяется хандрить», «ибо бываю болен почти каждую неделю».

Да и Ялта – тоже утлый, неуютный «плотик» со своим то безлюдьем, то сменяющими его никчёмными, утомительными визитами посторонних, часто навязчивых людей – «всякого рода беспокойщиков», по выражению Антона Павловича. Даже при хорошей погоде она представляется вынужденному новосёлу «тюрьмой», «тёплой Сибирью», а уж в иную пору!..

«Сегодня идёт дождь, холодно, скверно… Я не выхожу, сижу у себя в кабинете, и кажется мне, что я в Камчатке уже 24 года… Я точно в ссылке в городе Берёзове. Мне нужно жить в Москве, около тебя, нужно видеть и наблюдать жизнь…»

Антон Павлович и одному из давних знакомых жаловался: «…Я чувствую, как мимо меня уходит жизнь и как я не вижу много такого, что как литератор должен бы видеть». Из писем Ольги Леонардовны же известно, какие он лелеял планы, чтобы утолить эту жажду. «Я вспоминаю, – пишет она, – твои слова, помнишь, ты говорил, что хотел бы с котомочкой ходить по белу свету?» Что-то подобное сказано и в письмах самого Чехова: «Мне бы не писать лет пять, лет пять путешествовать, а потом вернуться бы и засесть».

Он томится, тоскует, порой раздражается: «Писать мне не хочется, да и о чём писать? О моей крымской жизни?.. Оставаться здесь я не могу. Не могу, не могу!.. Мне даже кажется невероятным, что мы увидимся когда-нибудь».

Но стоило Ольге Леонардовне захандрить, начать сетовать на их «нескладную» жизнь, как к ней шли спокойные, ласковые, утешительные письма: «Занимайся своим делом, а пожить вместе мы ещё успеем… Ты, родная, всё пишешь, что совесть тебя мучит, что ты живёшь не со мной в Ялте, а в Москве. Ну как же быть, голубчик? Ты рассуди как следует: если бы ты жила со мной в Ялте всю зиму, то жизнь твоя была бы испорчена и я чувствовал бы угрызения совести, что едва ли было бы лучше. Я ведь знал, что женюсь на актрисе, т.е., когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве. Ни на одну миллионную я не считаю себя обиженным или обойдённым, напротив, мне кажется, что всё идёт хорошо или так, как нужно… Не говори глупостей, ты нисколько не виновата, что не живёшь со мной зимой».

И далее с «пресерьёзной» рассудительностью: «Напротив, мы с тобой очень порядочные супруги, если не мешаем друг другу заниматься делом».