Владимир Бушин - Это они, Господи…

И что же? Да, судя по всему, бедный князь тут же отдал Богу душу. Как иначе понять сочинительницу? А на самом деле выезд князю был разрешён, он уехал за границу, где и почил в Бозе в 1955 году в возрасте 68 лет, то есть намного пережил и Ленина с Горьким и даже Сталина (Неизвестный Горький. С.53).

По просьбе Алексея Максимовича и по другим причинам Ленин нередко сам запрашивал Дзержинского, Уншлихта и других ответственных работников о правомерности ареста тех или иных лиц. Так, 2 июня 1921 года в телефонограмме с пометкой «Срочно» он запрашивал Уншлихта: «Сообщите мне не позднее завтрашнего дня точные и исчерпывающие ответы на следующие вопросы:

1. Верно ли, что в Петрограде 27 мая арестованы: проф. П. А. Шуркевич, проф. Щерба <���…>.

2. Верно ли, что проф. Пантелей Антонович Шуркевич арестовывается уже пятый раз.

3. Что является причиной ареста и почему именно арест избран мерой пресечения».

4 июня Уншлихт ответил: «Все указанные вами лица освобождены» (Там же, с.53).

Но, с одной стороны, как глава правительства да ещё в пору ожесточенной Гражданской войны, требовавшей его бессонного внимания и решений, Ленин не мог да и не должен был сам заниматься расследованием или вести допросы. Он должен был в целом доверять соответствующим должностным лицам. С другой стороны, как и все, он, особенно в обстановке тех дней, мог и ошибаться, мог и получать неверную информацию. Видимо, именно так произошло с известным делом В. Н. Таганцева. С ходатайством о нём обратилась А. Ю. Кадьян, знакомая семьи Ульяновых по Симбирску. 10 августа 1921 года Ленин дал распоряжение секретарю Л. А. Фотиевой: «Напишите ей, что я письмо прочёл, по болезни уехал (Ведь ещё и болезнь! — В. Б.) и поручил вам ответить: Таганцев так серьёзно обвиняется, что его освобождение сейчас невозможно. Я наводил справки о нём уже не раз» (Там же, с. 62).

А ещё случалось и так. Однажды Горький просил за четырех человек, которым грозил расстрел. Ленин предложил ему взять их на поруки. Тот согласился. Но — «спасти этих людей не удалось, их поторопились расстрелять, — вспоминал Горький. — Мне рассказывали, что это убийство вызвало у Ленина припадок бешенства» (Книга о русских людях. М. 2000. С.428). А что вызвало у вас, Ваня, осуждение молодых ребят на пять лет за то, что разбили люстру в приёмной президента?

Да, в те страшные дни и глава правительства был не всемогущ. И это мог бы понимать даже тот, кто никого не спас, ни за кого не вступился, а только смотрит в рот начальству да твердит вслед за Никитой Михалковым: «Рад стараться, ваше превосходительство!»

П. Б. Аксельрод, долгие годы знавший Ленина, сказал о нём: «От него пахло русской землей». А ведь от вас, Сергей Михайлович, не пахнет даже асфальтом Большой Дмитровки, а только — коленкором обложек пяти дипломов с отличием. Потому вам и не стыдно принимать участие в коллективном избиении покойного, в топтании могилы великого человека. Не по вашему ли поручению Андрей Вознесенский провозгласил:

«Правда» № 6’09

Да, в самом деле, надежда умирает последней… Казалось бы, на что можно было надеяться, когда возник Путин? Ведь мы знали в общем-то, что это выученик и правая рука бесстыдного карьериста Собчака, ставленник американского холуя Ельцина, что Солженицын для него — великий авторитет, любимый писатель — заводной павлин Радзинский, любимый артист — скорбный хохмач Хазанов, и все они — лютые антисоветчики… Ну, на что тут можно?..

И всё-таки надеялись, уповали. Надеялось, уповалось. Как же! Ведь ему еще не было пятидесяти, ведь он советский разведчик, ведь сын фронтовика… А вдруг внезапный и не снившийся ему взлёт на такую высоту, ответственность за судьбу родины заставят его прозреть, вдруг появится в нём что-то человеческое, русское, честное, словом, вдруг — катарсис… И что же со временем оказалось? Собчака он беззаконно спас от правосудия, тайно переправив в Париж, а теперь под камеры телевидения посещает его могилу и за государственный счёт покровительствует сирой вдовице покойного. Ельцина чтит как национального героя, назвал его именем не рыгаловку на Зацепе, что было бы справедливо, а крупнейшую в стране новую библиотеку в Ленинграде. Лживые, человеконенавистнические писания Солженицына повелел втемяшивать школьникам. Эдварду Радзинскому дал не то орден, не то премию. К Хазанову ходит в гости в особняк от Лужкова на Садовом кольце, слушает там еврейские анекдоты и потом по телевидению рассказывает их народу российскому… И только после всего этого надежда умерла.

И возник Медведев. Опять, казалось бы, всё ясно: это ставленник ставленника Ельцина, второй год он разъезжает по стране и по всему миру, произносит бесчисленные маниловские речи, и самое умное, что сказал — «Свобода лучше, чем несвобода», тепло жмёт руку Абрамовичу, приобрел в качестве биографа лжеца-антисоветчика Сванидзе, оказавшегося после этого сразу и в Общественной палате, и в Комиссии по борьбе против фальсификации истории… Ну, на что тут надеяться!

И всё-таки!.. Ведь русский же, ведь ему лишь немного за сорок, ведь у него оба деда — фронтовики, а к Собчаку и Ельцину, кажется, не имел никакого отношения, да, маловат росточком, но зато походочка лёгкая… А вдруг вспомнит, что русский, вдруг сообразит, что впереди ещё долгая жизнь, вдруг явятся ему во сне оба деда и скажут: «Внучок, не балуй! Пойми, куда тебя случайно вознесло. Решай, что тебе дороже — „хромая утка“ или родина-мать»…

Увы, и на сей раз ничего не сбылось. Но моя надежда на Медведева окончательно испустила дух только совсем недавно — 30 октября 2009 года, когда он обнародовал своё заявление «Память о национальных трагедиях так же священна, как память о победах». Такой концентрации самоуверенности и пустозвонства не было даже у его предшественника.