Газета Завтра Газета - Газета Завтра 339 (22 2000)

Я помню в первые поездки — в ноябре, декабре, январе, феврале — тогда совсем другой настрой был. Мы с Шамановым пролетели над Ханкалой на "вертушке". И я увидела наши войска. Мощнейшая группировка — целый палаточный город. Была уверенность в том, что на этот раз мы пойдем до конца. И это ощущение нашей силы душу радовало! А потом, после очередной поездки в начале марта, когда псковские десантники погибли, сижу у телевизора, жду: когда же про десантников сообщат? Молчание… Шли дни — о них ни слова. Меня это очень задело, нельзя так поступать!..

А после выборов активность боевых действий стала резко снижаться. Такое ощущение, что после того, как Путина выбрали, события на Кавказе перестали его интересовать. Может быть, я ошибаюсь (хорошо бы!), однако уже месяц (целый месяц!) там ровным счетом ничего не происходит. Шаманова, Трошева, других генералов "тасуют", как в карточной колоде. Основную нагрузку вынуждены на себя брать их заместители…

— Любовь Васильевна, а много ли среди наших солдат, сражающихся в Чечне, верующих?

Когда Женя служил, я видела его и других ребят на зарядке, — он был с крестом один. А теперь таких ребят очень много. И среди офицеров, и среди генералов многие — искренне верующие люди. Вот генерал Шаманов, когда пишет благодарность, обязательно добавляет: "Храни вас Бог!". Если бы вы видели, как он принял крестик. Как истово осенил он себя крестным знамением, с каким благоговением он крест поцеловал...

— И все-таки то, что большинство ребят не получили в детстве правильного христианского воспитания, наверное, сказывается…

— Да, конечно. Когда я раздаю им крестики, спрашиваю: "Как же так, у тебя до сих пор крестика нет?" Многие говорят: "Потерял". Другие: "Я никогда не носил". А некоторые колеблются: взять или не взять. И я спрашиваю таких: "А зачем ты его берешь?" Они честно отвечают: "Так, на всякий случай". А я думаю: "Ну и слава Богу — пусть хоть на всякий случай".

Глубоко верующих среди них действительно мало, но я абсолютно уверена, что им сейчас, как никогда, необходим Господь. Не на кого им надеяться больше…

Каждый парень живет там с ощущением постоянной опасности. Потому и глаза у них такие взрослые. Они там по пять месяцев в сырых портянках, ни разу не помывшись. Многие просто гниют заживо. Даже раздеться на ночь не могут — холодно. Но они не жалуются! Они благодарят за помощь. Я еще ни разу не слышала, чтобы кто-то пожалел себя. Им очень тяжело, но живут они, как одна большая семья. Помогают друг другу. Делят все по-братски…

— А как вас встречают солдаты, когда вы приезжаете к ним с помощью?

— Ну о приезде своем я никого специально не оповещаю. Но они все равно сами узнают… И такие радостные у них глаза. Многие бегут писать письма, чтобы я их передала... Я ведь единственная мать, которая ездит к ним. Да где же вы, другие матери-то?

Я все никак не могу понять одного. Как же так, пришла беда в наш дом — началась война... Как ни назови ее: "кампания" или "антитеррористическая операция" — это все равно война. Она уносит жизни наших мальчишек. И я никогда не смирюсь с тем, что одну часть общества эта война задела, а другой части общества это все как бы не касается. Так не должно быть, это наша общая беда. И каждый хотя бы чем-то обязан помочь.

Я ездила в Чечню пять раз, отвезла туда почти сорок тонн помощи. Половина этого груза была собрана московским Сретенским монастырем. Процентов десять-пятнадцать дала администрация Подольского района. Все остальное -предприниматели и просто неравнодушные люди, которые собирали помощь по храмам и монастырям. Получилось, что это такое важное и необходимое дело объединило нас: чиновников, простых людей, коммерсантов. Сейчас много говорят о консолидации общества. Так вот она, консолидация. Надо просто всеми силами бескорыстно стремиться помочь людям, которым сейчас очень трудно. Кто-то скажет: "Ну, вас-то, понятное дело, эта война коснулась, а у меня все хорошо". На это хочется ответить: "Может быть, вы ждете, чтобы эта война и вас коснулась?" Тем, кто сейчас там, надо помочь еще и затем, чтобы все это побыстрее закончилось и было поменьше жертв.

Если бы вы знали, как это непросто. И в Москве, и по дороге сюда — множество непредвиденных препятствий. Намаешься. “Все, — думаешь, — в последний раз!” А приезжаешь на место, видишь благодарные глаза ребят — и стыдишься своего малодушия…

Кстати, первая радость для ребят на передовой (кроме сигарет) — конфеты и сгущенка. Ведь они еще, в сущности, дети. А сладкого в армии дают мало. Они прокалывают две дырочки в банке и по очереди сгущенку пьют. И лица у них при этом такие, будто для полного счастья им больше ничего не надо…

Я им говорю: "Хоть я и не ваша мать, а вы не мои дети, но все-таки я — мать, а вы ведь тоже чьи-то сыновья. Представьте, что это не я, а ваши настоящие матери к вам приехали". И вижу — мальчишки улыбаются. Светло так, по-детски. Им так немного нужно, чтобы душа отогрелась... Отчего же мы не хотим им капельку тепла дать? Как же у нас еще много черствых, абсолютно глухих людей. Мне хочется всех их разбудить, доцарапаться до самого сердца.

А бывает наоборот: звонит телефон, и люди, оказавшие помощь, говорят спасибо. Я им: "За что?" А они: "Вы нам даете возможность приоткрыть душу для добра — это дорогого стоит"…

Нам не помогают никакие фонды, никакие "гуманитарные организации", и все-таки у нас, простых людей, все получается. А что, если бы каждый российский город, каждый район приложил хоть какие-нибудь усилия, чтобы поддержать наших солдат, — как это было бы здорово!

Вот, например, геройски погиб генерал Малофеев. Почему бы полк не назвать его именем? И город, где он родился и жил, мог бы проявить особую заботу об этом полку имени героя. Взял бы шефство над ним…

— Существуют очень активные (если судить по сообщениям в прессе) "союзы солдатских матерей" и другие "гуманитарные" организации. Разве они не оказывают помощи солдатам на передовой?

— Все это, наверное, есть... Вот только дальше Моздока у них нет желания ехать. Тот же генерал Шаманов наверняка им бы помог так же, как он помогает мне. Но они не хотят.

Вообще меня возмущают эти "бабские комитеты". Они бьют себя в грудь и кричат: "Мы печемся о наших солдатиках!" А на деле — в лучшем случае, ничего не делают, а в худшем — мешают этому самому "солдатику" воевать...

— А как люди здесь — в Подольске, в Москве — относятся к просьбам о помощи?

— По-разному. Вот я поехала к директору хлебокомбината и рассказала ему, как плохо живут солдаты на фронте. А они ведь действительно очень плохо живут. Что им дают немного "сечки" с каплей тушенки — вот и вся еда. А они, между прочим, нас с вами защищают… Директор послушал меня и немедленно распорядился выдать мне десять мешков сушек. А вы знаете, что такое сушка для солдата?! И директор трикотажной фабрики тоже сразу откликнулся. И директора всех трех подольских мелкооптовых рынков… А вы ведь знаете, какая на таких рынках нездоровая криминальная обстановка. А директора эти выслушали меня внимательно, спросили о сыне (оказалось, что они о нем в газете читали). Тогда они купили горы всякой всячины — фонариков, футболок, перчаток, продуктов. И все передали мне для солдат.