Газета Завтра Газета - Газета Завтра 361 (44 2000)

Вот и остров. Поднялись по каменистой дорожке к белой Церкви, от нее направо к известной теперь всему православному миру зеленой калитке и расколотым валунам. Присев на один из них, я написал записку, приложил к ней имевшееся письмо и передал вышедшей к людям келейнице. Стал ждать ответа, читая акафист. Менялись партии приезжающих, келейница приносила ответы на записки, некоторых паломников заводила в келью к батюшке, но мое послание оставалось безответным. Меж тем происходившие на моих глазах сцены у калитки становились страшным фоном моего послания. Вот келейница принесла бледной растерянной девушке ответ — задает вопросы: "Вам делали инъекции в правую руку в этом или прошлом году?" — "Да." — "И после этого с тобой началось… не можешь молиться… Хочется за границу… Не любишь Россию… Таких, как ты, сотни приезжают… Откуда ты?.. Поедешь исповедываться к такому-то священнику. У вас там есть такая-то святыня — приложись к ней, попросишь масла из лампадки, будешь мазать руку этим маслом… Правило вечернее, утреннее, исповедь…" — доносятся обрывки разговора. Меня начинает точить червь сомнения: "Какая-то отсебятина… Какие еще инъекции? Правильно мне на эту келейницу наговаривали…"

Но вот принесен ответ на очередную записку. Вопрошающие — мужчина и женщина из Петербурга с девочкой лет 14-16. Видимо, вопрос касался именно ее. Келейница начинает поучать ее, приводя примеры из Евангелия и Святых Отцов. Девочка, переминаясь на модных туфлях-платформах, исподлобья, молча наблюдает за келейницей. "Мама, а у дочки твоей "оскал", ей слова мои неприятны", — вдруг прерывает проповедь келейница и спрашивает дочку: "Тебе три шестерки на руку ставили?" — "Да какие такие шестерки?!" — возмущается мать. — "Ставили на правую руку краской на входе в дискотеку. Дискотека "Метро" называется, — отвечает девочка. "Что же ты молчала? Что же ты мне не сказала?" — ужасается мать. "Теперь она слова Божьего слышать не может, молиться не может, тебя, мать, любить не может. Отсюда все ваши проблемы", — подытоживает келейница. "Что же делать-то теперь?" — причитает мать. Келейница уходит в домик к старцу и через некоторое время возвращается с застекленной в рамочке фотографией надгробного памятника на кладбище Санкт-Петербургского Воскресенского Новодевичьего монастыря. На фотографии скульптура скорбного Христа, стоящего на фоне креста. "Ну-ка, просунь голову между кольев", — и кладет фотографию девочке на голову. Некоторое время они стоят молча. "Повторяй за мной слова молитвы", — и келейница начинает произносить слова молитвы покаянного канона. Девочка повторяет за ней. И вдруг ее пробивают рыдания. Содрогаясь, она плачет, ухватившись руками за колья забора. "Ты поняла, что натворила? Пойдешь в Питере на исповедь к такому-то священнику. Ты теперь молиться будешь и просить Его, чтобы простил тебя, — показывает на фотографию. “Матери все рассказывать о себе будешь, юбку носить будешь и никаких дискотек, телевизоров, жвачек и пепси-колы!.." — наставляет келейница. Мать изумленно наблюдает за происходящим. "Что-то ты, мама, мне не нравишься. Иди-ка сюда!" С матерью происходит примерно то же самое.

Пораженный, стою я в стороне, по щеке бежит слеза. В сознании проплывают слова далеких московских витий: "Никакие внешние знаки не могут навредить вашей душе". Под эти сладкие речи сотни тысяч молодых людей прокручиваются через расплодившиеся, как грибы, дискотеки, впуская в себя демоническую музыку, подставляя руки для штампика. Что им остается потом — жуткая наркотическая смерть в семнадцать лет, а для выкарабкавшихся — тупоумие?..

Светило солнце, в конце проулка блестела синева озера, а на меня навалилась жуть нашего бытия. Не будет впереди никакого воскресения России, а будет приуготовленное при нашем же попустительстве царством охлоса, жестоко управляемого и контролируемого с помощью вводимой электронной системы. Я плакал, а рядом со мной будто не девочка, а целая страна всхлипывала, оплакивая великое будущее, променянное на огоньки неоновой рекламы, долбежку иноземной музыки и входной билетик с тремя шестерками… Келейница отводит девочку к старцу. Вернувшись, она рассказывает родителям: "Он такой белый-белый, светлый…"

Вот наконец несут и мои бумаги. "Батюшка благодарит за ту нужную и важную работу, которую вы делаете. Видите, что происходит… Ведь их сотни… Что происходит с Россией?" — говорит келейница. — "А, благословил ли батюшка наше послание?" — "Да, конечно. Там же написано". Я взглянул на обращение и увидел, что на нем написано собственноручное благословение старца. "Нет ли у вас одного экземпляра письма, чтобы у нас на острове осталось?" — "Конечно, есть. Вот, возьмите…"

Накатившаяся на меня тяжесть отошла. Есть благословение — значит, еще повоюем, по телу пробежала забытая было афонская искра. Закинув за спину ранец, я зашагал к причалу.

ПЕЧЕРЫ

Путь с острова в Псково-Печерский монастырь я преодолел молниеносно. Даже не помню, сколько времени он занял. Чистенький коридорчик второго этажа братского корпуса, бело-голубые стены, двери келий печерских старцев. Постучал, прочел молитву, жду. Появилась келейница, выяснив цель моего прибытия, сразу дает отрицательный ответ. Я упрашиваю. Заходит в келью, выходит — ответ опять отрицательный. Уныло плетусь вверх по брусчатке спуска к монастырским вратам. Кляну себя о том, что расслабился, забыл о молитве и чтении акафиста. У самых ворот, где Преподобный Корнилий сложил свою честную главу, сталкиваюсь с моими попутчиками. Они только добрались до Печер. Узнав причину моей понурости, мои благодетели убедили меня повторить попытку утром, после литургии, когда духовник, возможно, будет принимать. Подумалось: "Толцыте и отверзется вам", — и я согласился.

На утро у кельи духовника было столпотворение, но брат Сергея пропустил меня вперед себя, и я вторым из присутствующих оказался в келье. Духовник показался мне очень строгим. Про него мне рассказывали, что в жизни своей он претерпел много гонений и побоев от лжебратии, но сносил все молча, молясь за гонителей. Длинные, ниже плеч, прямые волосы. Из-под очков напряженный взгляд. Начался долгий разговор. О себе он говорит: "Я — человек маленький". Но к слову его прислушивается вся Россия. Подробно расспросил о том, что нас тревожит в выстраиваемой системе. Разогнул какую-то старую книгу, зачитал о последних временах. О будущем говорит без оптимизма: "Я помру со своим старым паспортом и ничего принимать не буду". — "А нам как быть?". Внезапно достает брошюру "Новый мученик за Христа Евгений Родионов" и простыми словами говорит мне о его подвиге. У меня внутри все подпрыгнуло, мысленно говорю себе: "Здравствуй, мучениче Евгение, моли Бога о мне. И тут ты меня ждешь". А вслух: "Благословите обратиться к Святейшему, ведь одно его слово может многое разрушить, как было в деле с царскими лжемощами". — "Что ж, обратитесь, благословляю…" — разговор продолжается, рассеивает мои иллюзии относительно нынешней власти. Уходит в келью, выносит коробочку с крестом из святых мощей и дает мне приложиться: "Иди!" Я кланяюсь и выхожу. Из Печер афонское благословение вело меня в обитель Преподобного Сергия.