Александр Малиновский - Один год из жизни директора, или Как мы выходили из коммунизма...

Своё отношение к происходящему мы должны были выразить публично. Мы это сделали в Обращении к местной администрации, к правительству. Коллектив просил рассмотреть сложившуюся ситуацию и подготовить промышленную программу, определить уровень совокупного дохода налогоплательщика, ниже которого в своём реформировании не должны опускаться.

Когда кончилась конференция, я зашёл в заводоуправление, навстречу попалась пожилая женщина, работавшая лет десять тому назад в одном из цехов. Она уже на пенсии. С горечью, но бодрясь, сказала:

— Вот, приехала на завод что-нибудь купить. В городе не могу приобрести самое необходимое.

— Так плохи дела?

— А чего же хорошего? Пенсия — тридцать тысяч, мужа ударил инфаркт, лежит…

Отличная работница. Человек неунывающий. А когда прощалась, обронила:

— Что же с нами будет? С детьми? Кому они нужны? Где будут брать жильё, куда пойдут трудиться?

Что на это сказать? Раньше смог бы ответить умело и с достоинством. Сейчас её вопросы повисли в воздухе.

Смонтировали три мощных водяных насоса и несколько теплообменников. На них для нагрева воды подали свой бросовый пар. Получилась установка по отоплению завода. Все работы вели без проекта, торопились. Включили схему вчера вечером. Превосходно! До сотни цеховых помещений и заводоуправление могут теперь обходиться без услуг энергосистемы. Эффект экономический и, что очень важно, психологический.

Главный энергетик Виктор Александрович выглядел именинником.

Сегодня день моего рождения. Мне пятьдесят. Съезжаются родственники, будет человек тридцать. В пятницу у нас был праздничный ужин. Я пригласил своих помощников, главных специалистов, тех, с кем начинал работать на заводе. Были москвичи. Из Тольятти приехали шесть человек однокашников по институту. Повеяло молодостью. Вечер прошёл замечательно, красиво, празднично. Все стосковались по хорошему застолью, по встрече в непринуждённой обстановке. Поздравляли с тем, что не сдаюсь, защитил докторскую.

Конечно, это юбилейные речи, но приятно слышать.

Меня иногда спрашивают:

— Профессия директора, первого руководителя — творческая или нет?

Отвечаю:

— Творческая, и особенно сейчас, когда нет установившихся понятий, недостаточно нормативных документов, невнятная финансово-экономическая политика. Творческая в том смысле, что приходится много думать и чаще брать ответственность на себя.

Я не раз убеждался, что, казалось бы, нерешаемые проблемы вдруг становятся разрешимы. И это зависит от того, как напряжённо и неотвязно ты думал над поиском выхода. Иногда решение возникает в самый неподходящий, казалось бы, момент. Бывает и во сне, это уже хрестоматийно. Обидно только, что некоторым кажется: найденное тобой решение даётся запросто, что это определено директорским креслом. Очень наивно!

Сегодня едем по нашей центральной улице. Шофёр Алексей говорит:

— Вот в этом доме жил мой друг, вчера похоронили.

— Болел?

— Нет, купил мебель и обмыл с друзьями.

— До смерти?

— Выходит…

И рассказал подробности.

Днём с друзьями Михаил собирал мебель. Неделю назад до этого вселился в новую квартиру. Вечером, изрядно уставшие, сели на кухне поужинать. Как водится, выпили. Друзья стали добродушно подтрунивать: на четверых одной бутылки мало.

— Действительно, мало, — поддержала жена. — Сейчас на углу старушки вовсю торгуют. Возьми одну, так и быть, санкционирую.

В бутылке оказался метиловый спирт…

Был в одном из отделов соседнего завода и оказался свидетелем такой сцены. При мне попросили к телефону сотрудницу, женщину миловидную, элегантно одетую. Звонила её мать. Я невольно слышал разговор. Она жаловалась на сына этой женщины, то есть на своего внука. Внук послал её, после каких-то замечаний, подальше. Бабка не на шутку разволновалась. Мать тут же потребовала дать трубку сыну:

— Ты почему себя так ведёшь? Тебе всего десять лет…

Не дождавшись ответа, симпатичная мама очень наставительным тоном говорит буквально следующее:

— Пока я зарабатываю, чтобы тебя кормить, ты позволяешь себе такие вещи. Бабушке грубишь… Я тебя кормить за это не обязана. Извинись перед бабушкой и скажи, что больше так делать не будешь. Понял? Я должна горбатиться на тебя, а ты так себя ведёшь. Как же ты будешь относиться ко мне, когда я буду старенькой?

Телефон не отвечал.

Стало страшно за судьбу этого мальчика. Никогда в нашем детстве, очевидно, повинуясь какому-то внутреннему такту, как бы ни было тяжело, не попрекали никого куском хлеба. Это расценивалось как самое обидное и самое страшное, что можно сказать ближнему. И никогда никто не говорил, что мы должны, став взрослыми, кормить своих родителей. Это было само собой разумеющимся. Если в каких-то разговорах эта тема и проскальзывала, то звучала больше иронически: посмотрим, дескать, как будет, когда мы состаримся…

Раньше, при Советской власти, по четвергам проводились дни политпросвещения. Теперь — ежедневно, в курилках. Здесь каждый — политолог.

На этот раз я немного опоздал. Когда шагнул в духоту, речь держал один работяга.

— Жаль, что живём не в литературную эпоху, а в политическую. Мир отравлен политикой. А как было бы здорово, если наоборот. Я выдвинул бы тогда на пост президента Антона Павловича Чехова.

Белобрысый парень с невинным лицом, лениво растягивая слова, дал новый крен разговору:

— Говорят, французы изобрели оргазмометр — прибор для определения пылкости влюблённых. Если женщина пережила оргазм с партнёром, на эк-ранчике появляется синусоида. Если, стерва, притворялась — линия остаётся прямой.

— Ну?..

— Вот тебе и ну. Такую бы штуку для определения правдивости политиков изобрести!..

Вот вам и курилка! Уроки политпросвещения.

Атмосфера в курилке всегда напоминает о детстве. Мальчишкой я часто бывал среди артельного люда. Привык. Видел и слышал порой такое, что не каждому взрослому дано. Но дурное куда-то уходило. Оставалось радостное.

Знаю, пока живу, буду помнить своё детство как что-то пахучее, золотистое, гудящее, зовущее, поющее… То это влажная лоснящаяся спина осёдланного мною Карего, то ошалевший от ранней весны шмель. Или это грудной, призывный голос витютня в молодом осиннике на Бариновой горе. Детство… А может, это поющее колесо дедова рыдвана, который, оставляя глубокую влажную колею в песке, съехал с крутого склона на гулкий деревянный мост через реку у посёлка Красная Самарка и дробно, призывно манит за собой? Или это — глубокий полуразрушенный колодец, вода в котором вдруг засверкала в полдень от зенитного солнца, и ты, заглянув в него, обнаружил самого себя, недоверчиво вглядываясь и недоумевая: то ли это серебро глубинной воды, то ли твоя седина вмиг сделали колодец светлым и радостным. Не знаю…