Дмитрий Менделеев - Познание России. Заветные мысли (сборник)

Интересно рядом с этим указать, как оплачивались в то время известные английские химики. Это тоже рассказывал мне Дмитрий Иванович.

В одну из поездок его в Англию, на товарищеском обеде профессор Роско спросил Менделеев, сколько жалованья он получает в России. Дмитрий Иванович хотел уклониться от ответа, а Франкланд, который сидел рядом, и говорит: “Скажите ему, но с тем, что он сам скажет, сколько он получает. Этого мы не знаем, а нам очень интересно”. Оказалось, что Роско получал в общей сложности 30 тыс. фунтов (300 тыс. рублей) в год. “А вот Дьюар, который, вероятно, немного старше вас, — прибавил Дмитрий Иванович, — получал 7 тыс. фунтов (70 000 рублей)”. У нас же в то время профессор, выслуживший 35 лет, получал 3000 руб. пенсии и 1200 руб. добавочных, если читал лекции.

То, что Менделеев считал нужным и правильным, он проводил упорно, настойчиво, можно сказать, не жалея самого себя. Он писал обстоятельные докладные записки министрам и даже царям, добивался приемов у министров, чтобы лично убеждать их, выступая в собраниях и т. д. Не всегда, конечно, ему удавалось добиться успеха, иногда приходи — лось терпеть неудачи, уколы самолюбия, но это его не останавливало. Помню один из таких случаев, который оставил у меня очень неприятное впечатление.

Это было в 1886 г., в год тяжелого нефтяного кризиса, когда цена на нефть на промыслах упала до 4 коп. за пуд. Базируясь на том, что грозит быстрое истощение бакинской нефти и что нужно более бережное ее расходование, крупные нефтепромышленники, с Нобелем и Рагозиным во главе, возбудили перед правительством вопрос о необходимости правительственного налога на сырую нефть в размере 15 коп. с пуда нефти. Введение налога грозило повышением цен на нефтепродукты, а главным образом было направлено к тому, чтобы убить конкуренцию мелких промышленников.

Для обсуждения этого предложения была образована при Министерстве государственных имуществ комиссия из представителей нефтепромышленности и специалистов от Горного департамента. Менделеев вошел в состав комиссии как представитель от Министерства государственных имуществ. Заседания происходили каждую неделю в течение марта. На эти заседания Дмитрий Иванович брал меня с собой, чтобы я записывал содержание прений и, не дожидаясь стенограммы, передавал ему на случай, если к следующему заседанию понадобится написать возражение.

Нобель и Рагозин представили обширные доклады, защищая налог. Менделеев считал, что мнение о скором истощении нефти на Апшеронском полуострове неправильно, и был противником налога. Чтобы доказать вред налога, он составил алгебраическую формулу, в которой буквами обозначил цены нефти, рабочих рук, транспорта и пр., из которых слагается цена готового продукта (керосина и мазута), и старался показать, что, как бы ни менялись условия производства, введение налога невыгодно отразится на дальнейшем развитии промышленности и на потребителях. Он доказывал, что спасение от кризиса не в налоге, а в более полной и рациональной переработке нефти, как ценного химического сырья, и в постройке нефтепровода из Баку в Батуми, чтобы дать выход нашей нефти на мировой рынок.

Доклад вышел несколько длинен и, видимо, утомил слушателей. Этим ловко воспользовался Рагозин. Он начал едко нападать и высмеивать Менделеева. Дмитрий Иванович не выдержал и сделал замечание. Тогда Рагозин обратился к нему и резким, вызывающим тоном, отчеканивая каждое слово, говорит: “Когда вы о своих «альфа» да «фи» говорили, я молчал, так дайте же мне теперь о нефтяном деле говорить”. Менделеев смолчал. Закончил Рагозин свое возражение так: “Нам все говорят: ничего вы не понимаете, ничего не умеете. Да мы не о тех будущих знатоках говорим, которые пишут на бумаге, мы о себе, дураках, говорим. Ведь если мы к каждому аппарату по профессору поставим, так этого никакая промышленность не выдержит”.

Я ждал, что Дмитрий Иванович вспылит и отчитает Рагозина. Но он промолчал, видно, нашла коса на камень. На другой день он объяснил свое молчание. “Ведь он мой характер знает и нарочно дразнил, чтобы я глупостей наговорил. А я это понял”.

Это был единственный на моей памяти случай, когда Менделеев уступил. Обычно он в спорах был очень упорен, беспощаден к противнику. “Если меня заденут, я спуску не дам”. На диспутах он был грозою для диспутантов, особенно если диспутант уклонялся от прямого ответа.

Дмитрий Иванович умел и похвалить диспутанта, а иногда и сильно раскритиковать. Его выступления на диспутах привлекали особенное внимание присутствующих.

В среде студенчества Менделеев пользовался огромным уважением и популярностью. Но эта популярность приносила и тяжелые минуты. К нему студенты обращались за помощью во время политических или академических выступлений, прося передать высшему начальству их пожелания, “петиции”.

Последняя из этих петиций и была причиною его ухода из университета.

Дочитав свой последний курс, Дмитрий Иванович заперся дома, никуда не выходил, никого не принимал. Потом стали ходить слухи, что он начал ездить к министрам. Все были очень заинтересованы, что он затевает? На третий день Пасхи вечером он зовет меня к себе. Застаю его на обычном месте, на диване перед маленьким столиком, на котором он обыкновенно писал. По другую сторону столика сидит художник И. И. Шишкин. На столике лист бумаги, вкривь и вкось исписанный отдельными словами.

Дмитрий Иванович встретил меня очень радушно, познакомил с И. И. Шишкиным и говорит: “Задумал издавать большую газету. А вас, конечно, в редакцию”. Я увидел, что он в таком хорошем настроении, и отказываться не стал.

“Вот мы с Шишкиным придумываем, какое название дать газете. Хотел назвать «Русь», да ее уже Аксаков издавал; хорошее название «Основа», как «Основы химии», оказалось тоже была. «Порядок» — Стасюлевич издавал. Теперь придумал «Подъем», это еще не было”.

Вот ради разрешения на издание газеты он и ездил по министрам. Однако Делянов и тут ему помешал, соглашался дать разрешение на издание не литературно-политической, а только промышленной газеты и то с предварительной цензурой.

После пасхи Менделеев как-то раз зашел в лабораторию. Был в хорошем настроении, сел поговорить. Я спросил о газете. “Деляныч не разрешил. Да я и рад. Это дело не по мне: ведь это ни днем, ни ночью покоя не было бы”.

Спустя несколько дней ко мне пришел профессор минного офицерского класса в Кронштадте Иван Михайлович Чельцов, специалист по взрывчатым веществам, и рассказывает, что морской министр поручил ему организовать в Петербурге лабораторию по исследованию порохов и взрывчатых веществ, имея в виду главным образом разработку бездымного пороха, на который в то время переходили все государства Европы. Ввиду важности этого дела министр предложил И. М. Чельцову привлечь к нему в качестве консультанта кого-нибудь из видных химиков. Кого выбрать, об этом Чельцов и пришел посоветоваться. Ему хотелось иметь такого консультанта, который мог бы выступать в высших сферах. Имена, которые он называл, показались мне не подходящими. Тогда я ему посоветовал: “Просите Дмитрия Ивановича”.— “А вы думаете, он пойдет?” — “Попытайтесь”.