Дмитрий Менделеев - Познание России. Заветные мысли (сборник)

Любил он еще хороший чай, который выписывал цибиками прямо из Китая.

Первое впечатление при входе в его кабинет были книги, книги и книги. Они стояли в строго систематическом порядке и все почти были у него переплетены. Уже после его кончины на одной из полок я заметила переплетенные тома Протоколов заседаний 1-й Думы. До созыва второй он не дожил. Книги и портреты гениальных людей — вот все, что украшало и наполняло эту большую заставленную комнату. Когда приходившие смотрели на портреты всех человеческих гениев, собранных Дмитрием Ивановичем, то ясно бросалось в глаза, кого из них он больше любил и ценил.

Так жил Дмитрий Иванович, без малейших буржуазных привычек. Только в гостиной и в столовой у семьи была красивая резная и стильная мебель, но и то вся роскошь состояла главным образом в картинах и эскизах художников.

Не было у него никакой избалованности в привычках, никаких дорогих прихотей: и жил, и умер он в строгой простоте».

Капустина-Губкина Н. Я. Семейная хроника в письмах матери, отца, брата, сестер,

дяди Д. И. Менделеева. Воспоминания о Д. И. Менделееве. СПб., 1908.

«…Помню, как Дмитрий Иванович горячился и громким голосом спорил с Бутлеровым и Вагнером по поводу спиритизма, сеансы которого в присутствии иностранного медиума происходили у нас в квартире. Много неприятных минут имел этот медиум, несколько раз уличенный Дмитрием Ивановичем во время сеансов.

Я, тогда десятилетний ребенок, помню только один случай, про который отец на другой день рассказывал нам за обедом.

В комнате, где происходил сеанс, было темно, играл орган, приобретенный для этого по требованию медиума. Медиум, сидевший со связанными руками и привязанный к стулу, должен был очутиться в алькове, затянутом от потолка до пола материей, прибитой по краям гвоздями. В этой темноте и сравнительной тишине отцу послышался подозрительный шорох и звук распарываемой ножом материи. Не долго думая, Дмитрий Иванович зажег спичку, и все увидели медиума, находившегося уже в алькове вместе со стулом и прекрасно зашивавшего материю по шву.

Конечно, последовало смятение среди увлеченных спиритизмом и обморок медиума.

Дмитрий Иванович был большой любитель и ценитель живописи. Его постоянными гостями и, скажу больше, друзьями были художники Крамской, Шишкин, Репин, Ярошенко, Куинджи, Клевер и др. Эти интересные люди собирались у нас каждую среду, засиживались до глубокой ночи, и я, засыпая в детской, слышала гул голосов и веселые взрывы смеха. На этих вечерах всегда служил Антон, умело обнося гостей подносом с чаем, бутербродами и фруктами, которые отец всегда сам выбирал у Елисеева…

У Дмитрия Ивановича были оригиналы картин этих крупных художников, и стены гостиной были украшены их произведениями, а помимо того, он хранил целые коллекции их же работ в папках у себя в кабинете в шкафу.

Три художника-передвижника писали портреты моего отца. Это были Репин, Крамской и Ярошенко. Крамской несколько раз во время сеансов смывал и переписывал глаза, цвет и выражение которых он долго не мог уловить. Глаза у Дмитрия Ивановича были небольшие, глубоко сидящие, синего василькового цвета, смотревшие прямо и настолько проницательно, что забыть их раз увидевшему было нельзя. Тип лица его был чисто русский, прямой нос, прекрасный цвет кожи без окраски, а скорее бледный. Волосы имел он русые, волнистые, густые, спадавшие до плеч, как в то время носили очень многие. Вообще про Дмитрия Ивановича можно сказать, что он был красивый человек, совершенно не замечавший этого и не интересовавшийся этим…

…Дмитрий Иванович первые свои сбережения употребил на покупку имения, приобретя его от князя Дадияни в Клинском уезде Московской губернии. Имение это называлось Боблово (оно носило название по находившейся вблизи деревне, размер его был 400 десятин земли, и стоило оно 16 тыс. руб.). Здесь был старый дом со стеклянной галереей, с запущенным садом и парком…

Через год отец уничтожил старый деревянный дом и выстроил по своему вкусу новый, каменный, очень красивый и оригинальный, в два этажа, с несколькими балконами и крытой стеклянной галереей. Потом завел полное хозяйство, поставленное образцово, с опытными полями, но в Московской губернии, несмотря на различные удобрения, оно приносить дохода не могло и служило лишь дачей, куда мы приезжали весной еще по снегу, оставаясь до глубокой осени.

С нами в Боблове Дмитрий Иванович не проводил всего лета, а оставался в Петербурге или уезжал отдохнуть за границу. Особенно он любил юг Франции, Канн (около Ниццы). Возвращаясь оттуда, он привозил всем массу подарков, не забывая в доме никого…

…Безделья Дмитрий Иванович не выносил, и мы, видя его пример, всегда переходили от одного занятия к другому.

Когда Дмитрий Иванович хотел отдохнуть от умственной работы, он менял занятия: то клеил из кожи и материи всевозможные вещи, то наклеивал в альбомы своей же работы домашние фотографии, снятые им же. При этом клей он варил у себя в лаборатории сам. Он дарил нам эти альбомы и дорожные вещи. Дмитрий Иванович любил читать Жюля Верна, говоря, что всегда отдыхает, читая его произведения. Любил он также романы Александра Дюма, в особенности “Три мушкетера”, часто говоря, что ему, к сожалению, не хватает доблестей этих мушкетеров.

Нам вслух он часто читал былины и Пушкина.

По зимам в Петербурге никогда не гулял без цели, а всегда медленно шел (а чаще ехал) покупать что-нибудь, так как любил иметь дома все для угощения, на которое был щедр. Вообще Дмитрий Иванович имел у себя в доме очень хороший и питательный стол…

…Дмитрий Иванович ежедневно получал массу писем с русскими и иностранными марками. На все, что требовало ответа, Дмитрий Иванович отвечал без замедления, говоря, что иначе он запутается в непосильной работе. Он был нужен всем и всем он отвечал, а сам был один в кабинете со своими мыслями и своими творениями.

Однажды корреспонденция пришла при мне, и я разобрала ее. Ответить надо было лишь на одно письмо. Это было послание из Тулы, от одного хозяина маленькой самоварной мастерской. Письмо было безграмотно написано огромными буквами, с уходившими вниз строчками. Он просил Дмитрия Ивановича дать ему указания, как лудить самовары лучшим составом, так как его полуда плохо держалась. К письму была приложена семикопеечная марка. Я указала отцу на это. А он мне ответил: “Так почти всегда бывает, раз запрашивает простой человек: он всегда шлет марку, для него кажется неудобным вводить меня в расход, а если марка получена, ответ уже обеспечен”, — и продиктовал мне очень коротко необходимые составные части, входящие в хорошую полуду.