Аркадий Полторак - Нюрнбергский эпилог

Финны хотят получить Восточную Карелию. Дудки! При всей своей привязанности к маршалу Маннергейму участники совещания решают оставить Кольский полуостров за Германией — там много никеля.

Финны хотят Ленинградскую область? Ну что ж, этим придется поступиться. Тут же принимается решение: «Сровнять Ленинград с землей с тем, чтобы затем отдать его финнам».

Геринг подтверждает и это. Но потом вдруг он как бы срывается с цепи и весь багровый от прилившей к лицу крови восклицает:

— Это же безумие говорить о таких вещах спустя несколько дней после начала войны! О таких вещах, которые излагает здесь Борман, вообще нельзя говорить, так как еще неизвестно, каков исход войны, каковы перспективы... Я, как старый охотник, всегда действовал по тому принципу; шкуру медведя следует делить только после того, как медведь застрелен.

Что и говорить, принцип верный, но Геринг, по-видимому, вполне оценил его лишь в одиночной камере старой Нюрнбергской тюрьмы.

А Руденко тем временем продолжает цитировать злополучный протокол:

«Мы должны действовать так, как будто осуществляем некий мандат. Однако для нас самих должно быть ясно, что из этих областей мы никогда не уйдем».

«Железный принцип на веки веков: никому, кроме немца, не должно быть дозволено носить оружие».

Да, не мешало бы Герингу пораньше вспомнить добрый охотничий принцип дележа шкуры медведя. Если бы он действительно всегда руководствовался этим принципом, то уж, конечно, не стал бы спорить тогда о кандидатурах гаулейтеров для оккупированных советских областей.

Руденко напоминает Герингу, как тот сцепился на совещании с Розенбергом. Розенберг требовал назначить губернатором Прибалтики Лозе, а Геринг — Коха. Розенберг всячески стремится протащить на пост гаулейтера своего человека фон Петерсдорфа. Но Геринг немедленно дает отвод и этой кандидатуре: «Фон Петерсдорф, без сомнения, психопат».

Москву «отдают» какому-то Каше. Тут Геринг не возражает. Зато Герингу удается уговорить остальных участников совещания, чтобы Кольский полуостров непременно был отдан для эксплуатации Тербовену.

Так действовал «старый охотник» Герман Геринг, обнаруживая оскал матерого колонизатора и очень расчетливого грабителя, заинтересованного больше всего в личной наживе.

Ганс Франк однажды восхитился:

— Черт возьми, мне нравится, как ведет себя Геринг. Если бы он всегда был таким. Я сказал ему сегодня в шутку: жаль, Герман, что тебя не посадили на годок в тюрьму несколько лет тому назад...

Эти слова были произнесены 16 марта 1946 года, как раз в тот день, когда Геринг перед лицом Международного трибунала давал ответы на вопросы своего адвоката. Подсудимых радовало, что он называет себя вторым человеком в империи и тем самым как бы выражает готовность лично нести большую часть ответственности за содеянные нацистами преступления.

— Кто такой этот Фриче? Я такого вообще не знал, — сказал как-то Геринг, взглянув на левый фланг скамьи подсудимых. — А зачем здесь этот маленький Функ? Какое он имеет отношение к вопросам экономической подготовки к войне?..

Даже во время предъявления Функу материалов обвинения, когда возник какой-то незначительный вопрос по валютным ограничениям, Герман Геринг написал записку адвокату бывшего министра экономики: «За это я отвечаю. Так и можете заявить».

Но все это было только игрой, дешевым позерством, к которому всегда склонялся Герман Геринг. Он почти признавал свою вину, когда речь шла о незначительных обвинениях. Однако у него хватило «благоразумия» уступить пальму первенства другим, когда дело касалось преступлений, ужаснувших все человечество.

Геринг хорошо понимал: можно кое-что признать в отношении аншлюса Австрии, можно поспорить, кто раньше хотел напасть на Норвегию — Германия или Англия, можно попытаться пустить пыль в глаза по поводу своих усилий спасти мир в 1939 году при помощи Биргера Далеруса, но ни в коем случае нельзя брать на себя ответственность за Освенцим и Майданек, за убийства военнопленных, расстрелы заложников, чудовищное ограбление живых и мертвых на оккупированных территориях!

Если графически изобразить линию поведения Геринга, когда его допрашивали, то получились бы сплошные курбеты, невероятные зигзаги и петли, словом, все напоминало бы повадки хищного зверя, пытающегося уйти от преследователей.

Еще не потеряв самообладания, Геринг стремится дать «теоретическое» обоснование гитлеровским злодеяниям. Он заявляет на процессе:

— Впервые я бегло ознакомился с Гаагской конвенцией непосредственно перед конфликтом с Польшей и очень сожалел, что не изучил ее гораздо раньше. Тогда бы я сказал фюреру, что в соответствии с этой конвенцией ни при каких обстоятельствах нельзя вести современной войны, что вследствие усовершенствования техники ведения войны мы, безусловно, вступим в конфликт с правилами, установленными в тысяча девятьсот шестом или тысяча девятьсот седьмом годах...

Мысль несложная — военная техника настолько прогрессировала, что теперь уже нельзя избежать напрасных потерь гражданского населения. Но обвинители резонно задают вопрос: в какую зависимость от прогресса военной техники можно поставить массовые расстрелы военнопленных, больных и раненых? Защита тотчас же пытается внести «корректив» в объяснения Геринга, и моментально возникает новая схема: гитлеровская армия начинала войну по-рыцарски и, только встретившись с жестокостями противника, вынуждена была прибегнуть к ответной мере. Однако, как на грех, обвинители располагают доказательствами, что основные человеконенавистнические приказы появились на свет задолго до начала войны. Какие уж там «ответные меры», если Гитлер и его сатрапы требовали преступных действий от солдат и офицеров вермахта до того, как грянул первый выстрел!

Геринг начинает понимать, что все его «схемы» летят к черту. Р. А. Руденко один за другим предъявляет Герингу убийственные документы, и тот, забыв о браваде («Я один за все отвечаю!»), уже открещивается от каждого из них поочередно.

— Если бы мне докладывали каждый приказ и каждую директиву... я бы потонул в этом море бумаг, — беспомощно лепечет обанкротившийся позер. — Мне докладывали только по самым важным вопросам.

В числе этих «самых важных вопросов» не оказалось, конечно, ни приказа о массовых расстрелах советских военнопленных, ни приказа о поголовном уничтожении комиссаров Красной Армии, ни приказа о разрушении Ленинграда. О таких изуверствах Геринг ничего не знал!

Руденко замечает по поводу этой новой тактики Геринга, столь расходящейся с его бравадой:

— Вам докладывали только «важные вещи». А об уничтожении городов, убийстве миллионов людей вам не докладывали, все это проходило по так называемым «служебным инстанциям».