Серей Палий - Фантастика 2008

— Во чешет! — восхищенно присвистнул мужик.

— Тс-с-с, не мешай слушать!

— …его то ставили на пользу человечеству, то, наоборот, провозглашали чистым искусством, которое никому ничего не должно.

— Ты, мужик, попроще выражайся — не понятно.

— С удовольствием. К примеру, песни. «Союз нерушимый республик свободных» — песня-гимн, создана, чтобы восхвалять государство и воспитывать в гражданах национальную гордость. Или скажем, «Прогуляюсь по ночному садику» — просто песенка о любви, для поднятия настроения.

— Я еще знаю «Затащу тебя в сторонку и порву тебе корсет», — оживился М.

— Типичный пример городского шансона, — похвалил я его. — Так вот. И только в двадцать первом веке ситуация безвозвратно изменилась — искусство заняло нишу энтертаймет.

— Чё за хрень?

— Тс… Слушай и все поймешь!

— Благодарю вас! Проще говоря, стало чистым развлечением. В двадцать первом веке никто не заморачивался созданием шедевров и никто не старался «глаголом жечь сердца людей». Главным было слепить бестселлер и срубить бабла. Это могла быть песня или положенный на простую музыку стиш, книга со светскими сплетнями или сериал. Романы, фильмы и гении возникали, как пузыри на воде, и также быстро забывались обществом. Художественная ценность могла быть равна нулю. Главная задача искусства двадцать первого века — чтобы пипл хавал. У фаст-фуд искусства было и остается только одно требование — оно должно быть понятным, как журнальная статья.

— Не все статьи понятны! — возмутилась Ж. — Взять хотя бы «Рукодельницу». Там такие схемы — с ума свихнешься!

— Согласен с вами. Объясню проще: фаст-фуд искусство не должно грузить мозг человеку. Оно, как гамбургер из «Макдоналдса» — проглотил и вышло, не оставив в организме полезных веществ. Ваш пентхаус, прошу вас!

М и Ж заторопились к выходу. Уходя, пылко пожали мне руки.

— Спасибо, мужик!

— Обязательно скажу брату, какие у него прекрасные кадры!

Только тут я понял, что брат «с образованием» — сам Степан Эдуардович, наш директор.

В тот же день прибежала возбужденная Лариса и сказала, что личным приказом от босса мне подняли зарплату. Вот так-то! Такую везуху пришлось успокаивать хорошей порцией Сна разума! Весь оставшийся день я просто летал на своем лифте! А Зинка-дура три года меня пилила: «Нах учицца? Нах русскласс?..»

Я ее понимаю — образование у меня не престижное. Русский классический язык и литература. В наше время изучать русскласс — все равно что когда-то латынь. Применить его негде, разве что подрабатывать переводчиком в историческом архиве — а это, как ни крути, работа для баб. На нашем факультете до меня парней лет десять не было. Думаю, мои вступительные тесты даже не проверялись — преподы так удивились, что решили дать увечному дорогу в жизнь. А мне просто нравится русский классический. Стихи там… Пушкин, Набоков… И Зинка на меня повелась только благодаря Есенину. Я читал, а она, хоть и понимала одни союзы с предлогами, все равно теряла волю и тянула ослабевшую руку к моей ширинке. Если бы не Есенин, такая крутая телка и смотреть на меня не стала бы — сразу б затусила с дальнобойщиками и жила себе, как сыр в масле. Так что мы с Есениным отняли у нее лучшие годы жизни. Только ради этого стоило поступить на русскласс.

А моя новая работа поможет оттяпать у Зинки еще несколько лет. Я же не дурак — все понимаю. Она вернулась ко мне только из-за зарплаты. Только бы дотянуть до первого числа…

Прознают про мою находку — так влетит, мало не покажется! Странно, что до сих пор за мной не явились. У задержки может быть только одно объяснение: потерявший тоже не спешит заявлять. Микромир просрать — это не пуговицу от штанов — за это по головке не погладят!

С такими мыслями и домой пришел. Зинки не было, зато следы ее присутствия — повсюду. Дом блещет чистотой, с кресел и стульев убраны шмотки, из углов пропали грязные носки, все реликвии вытащены из ящика и расставлены по прежним местам. Даже слоны снова на трюмо… Слоны? Я оглянулся на подоконник — пусто. Кинулся искать. Черепаха нашлась в туалете — Зинка прижала ею крышку на унитазе. А мир лежал на кухне под тарелкой с супом. С запиской: «Еш супчиг, он гарячий. Чмоки милый — скор приду ♥». Дура!!!

Трясущимися руками я начал поднимать тарелку. Через край выплеснулось немного супа, и я впервые услышал ЭТО.

Услышал — неверное слово. Это не слышно ушами, это бьет прямо в мозг. Вопли тысяч голосов. Крики умирающих и стоны покалеченных. И ужас, смертельный ужас — он прошиб меня так, словно меня самого топят в кипятке. Меня прибивает ко дну вареным луком. Мой рот обволакивает расплавленный жир. Я задыхаюсь, тону, бьюсь в агонии, ломаю хребет о лавровый лист, а горошина перца раскатывает мой город в пласт из камней и костей и бухается в море, подняв цунами. В тот момент, когда на мир пролилась капля супа, я умер сто тысяч раз…

Подоконник, три слона, перевернутая черепаха. Мир вернулся на свое место. Я вытер пот со лба и потянулся за успокоительным, когда услышал… Нет, услышал неверное слово — почувствовал чей-то призыв задержаться. Взял лупу, всмотрелся. На вершине крохотной горы — человек-пылинка: голова-атом и запятая — ссутуленная спина. Чё за хрен? Альпинист?

— Я — один из недостойных рабов твоих. Пришел спросить, за что ты обрушил на нас свой гнев?

Что тут скажешь, кроме правды, какой бы гадкой она ни была?

— Прости, парень, случайно вышло.

— Может, мы плохо молились тебе? Ты только скажи, и мы воздвигнем в твою честь храмы и пирамиды! Принесем человеческие жертвы. Пойдем в крестовый поход, восхваляя…

— Не надо, парень! Ничего этого не нужно. Иди домой. Я позабочусь о вас, обещаю.

— Ты очень милостив, мы все будем молиться тебе! Можно последний вопрос?

— Хоть десять!

— На чем стоит наш мир?

Ну, что тут скажешь, кроме правды — какой бы тупой она ни была?

— На черепахе стоит. А черепаха — на трех слонах от «Сваровски».

Все-таки мой Жорик ебанутый нах. Аж не по себе. Прихожу домой в духах вся и помаде, а он с тарелкой разговаривает. На меня — ноль реакции. Подхожу сзади, бедром прижимаюсь и глаза ему ладошками: угадай, кто здесь? А он как подскочит! И в крик. Не смей, дура, мою тарелку трогать! А я ему: транквилизатора глотни, милый! И на кухню ушла — жрать ему, козлу, готовить.

Рублю лук, слезами обливаюсь. Он подходит. Извиняется. Прости, Зина, вспылил. Но знаешь ли ты, Зина, что это за тарелка? А то я дура? Для подогрева!.. А он: ты дура, Зина! Ты не понимаешь! Это — мир! Живой. С человечками. А я для него — бог!

Тут у меня настоящие слезы поплыли. Все, думаю, пиндец Жорику. Конкретный пиндец! Шизофрения и мания величия. Не дождусь я свадьбы, придется сегодня-завтра сдавать. И тютю колготки от «Микоянца»! От отчаяния я его обняла — сама от себя не ожидала. Прижала голову к груди, поцеловала в макушку и по волосам погладила. Бедный ты, бедный! Эк тебя жизнь покалечила… Он притих и, чувствую, по заднице меня гладит. Ну, думаю, слава богу, очухивается. И в сторону спальни его отвальсировала. Секс — лучшее лекарство для ебанутого мужчины. Я ему такой минет сделала — он свое имя забыл, не то что мировое господство! Сама из сил выбилась, но оно того стоило. Я еще повоюю за тебя, Жорик! Постараюсь для дела — никуда тебя не отпущу. Спи спокойно, мой дурачок! Мо быть, ты по мне так страдал, что с катушек съехал? Это, конечно, приятно. Я оценила!