Серей Палий - Фантастика 2008

© Аделаида Фортель, 2007

Антон Палыч, прогуливаясь по бульвару, зашел в магазин.

— Чего изволите? — стараясь дышать в другую сторону, спросил помятый приказчик.

— Отмерьте-ка мне, милейший, три аршина счастья, детишек повеселее пару рулонов. А еще… — Антон Палыч стыдливо приложил ладошку ко рту, — куртизанку по выкройке 90—60–90.

— Не извольте беспокоиться, Антон Палыч. Все сделаем в лучшем виде. — Приказчик обнажил ровные желтые зубы и полез под прилавок.

«Все-таки приятно, когда все такое удобное», — вдохнув запах свежего газетного утра пятью минутами позже, подумал Антон Палыч. Рулоны с детьми ровно грели сердце и печень.

И снится Вере Павловне такой сон. Будто идут они с соседом Антоном Палычем по глянцевому бульвару. Вокруг белым-бело, снежок скрипит под сапожком, заходящее солнышко ласкает глаз — в общем, благодать. И вдруг поворачивается к ней Антон Палыч, да и говорит: «А что это вы третьего дня, любезная, свой дом поутру не свернули в трубочку? Я ж хотел проехать, а ни в какую. Пришлось править насквозь. Так что не надо было из будуара кричать, что вы не одеты». А сам смеется, словно кот, и как за бочок щипанет.

Ну Вера Павловна тут же и проснулась.

За окном настойчиво билась в стекло заплаканная ива. Под полом шуршали библиотечные мыши.

«Свят-свят, — перекрестилась Вера Павловна на образ. — Приснится же такое. Кареты, что могут сквозь бумагу ездить…»

Антон Палыч откушал водочки, хрустнул огурчиком и посмотрел на жену.

Софья Абрикосовна, обмахиваясь веером в виде камбалы, читала телевизор.

— И что сейчас, Софья Абрикосовна, в мире-то происходит?

— Ох, Антон Палыч, сплошное бесстыдство. Вот в колонке СИД рассказывают, что намедни в мавританском городе Парижу снова беспорядки штудиусов. Подожгли памятник генералу Ля-голю. В Баварии ураган краски. Службы восстанавливают заголовки домов. А вот еще любопытное. Ацтеки выразили ноту протеста нашему консулу в связи с дрейфом в сторону империи куска Аляски.

— Кроме политики, что-с интересного?

— В романе с продолжением-с «Усадьба-2», что на Нитро-полосе, передают, что у крепостной Осташко снова амуры с барином Степаном. На первом развороте концерт заморских скоморохов «Картонника». Все патлатые, вылитые диаволы с картины Страшного суда!

— Одно бесстыдство, — сокрушенно вздохнул Антон Палыч. — Корректора на них нет.

Антон Палыч любил охоту. Осенью, когда стаи бумажных журавликов подавались на юг, он выезжал в свое поместье и охотился на газетных уток. А когда удача к нему была особенно благосклонна, Антону Палычу удавалось настрелять отличных чернильных куропаток.

— Вы невежа, сударь! — Перчатка Антона Палыча с хрустом заехала гусару по щеке.

Тот, опалив обидчика взглядом, положил руку на саблю.

— Что ж, милейший, сколько угодно. Я вынужден потребовать у вас сатисфакции. Немедленно.

Антон Палыч побледнел, но взгляда не опустил. Сказать по чести, к этому шло весь вечер. Сначала гусаришка наступил Антону Палычу на ногу, затем вылил бокал вина прямо под ноги Софье Абрикосовне и, наконец, — верх бестактности! — на ее справедливое замечание о необходимости извиниться подлец пробурчал: «Дура, курсивом набитая».

От такого любой благородный человек взялся бы за перчатку.

— Я к вашим услугам, — сухо отвесил поклон Антон Палыч. — Выбор оружия за вами.

Гусар смерил пронзительным взглядом худую фигуру противника, словно снимая мерку для гроба.

— Пистолеты. У меня как раз в седельных сумках завалялась пара добрых французских пистолей.

— Что ж, отлично, господин как-вас-там…

— Ландо. Петр Ландо. Думаю, вам стоит запомнить имя человека, который пустит пулю вам в лоб.

— Вы подлец, сударь, но я уже повторяюсь. Мне кажется, довольно болтовни.

На том и порешили. Гости гурьбой высыпали в зимним сад, секунданты быстро расчистили площадку. Петр Иванович, лучший друг Антона Палыча, проверил пистолеты.

— К барьеру! — крикнул молодой корнет, секундант Ландо.

Нервничая, Антон Палыч сжевал кусок промокашки. Красная как кровь луна вынырнула за спиной гусара. «Плохая примета. Хорошо б — для него», — подумал Антон Палыч.

— Сходитесь! — От сорвавшегося голоса корнета с берез слетал снег.

Антон Палыч, видя лишь голубые глаза на меловом лице Ландо, сделал три шага. Пуля скользнула изо рта в дуло, сухо щелкнул курок.

Гусар вскрикнул и осел на снег. У него во лбу плевком застыл кусок промокашки.

— А слыхали ли вы про новую столичную моду, господа? — раскуривая трубку в традиционном пятничном салоне, спросил у присутствующих Антон Палыч. — Многие странные личности стали придумывать себе писателей. Так, некий убивец Раскольников, взяв в соавторы Алексея Карамазова, намыслил историю о господине Достоевском. А сосед наш Чацкий поведал о Грибоедове.

— Это что, — раскидывая карты для виста, хмыкнул Герман. — Вон мне помещик один болтал, что обычный пескарь тоже выкинул подобную штуку. Да и имя писаке такое придумал, хоть за животики держись. Салтыков-Щедрин!

Все произошло, когда Антон Палыч прогуливался возле Аресова Поля. Идущий по другой стороне улицы мастеровой как-то суетливо огляделся по сторонам, а затем выдернул из-за пазухи белый сверток и швырнул его в проезжающую карету. Шуршануло так, что заложило уши.

Антон Палыча сильным толчком отбросило к ограде.

— Анархисты-журналисты! — завопил кто-то, и тут же затрещали полицейские свистки.

— Что же это делается?! — простонал Антон Палыч, качая гудевшей, как колокол, головой.

Посреди брусчатки огромным комком дотлевала карета, переломленная раскаленным заголовком «Вор и казнокрад».

— Газетные, курвы, используют, — пробасил над ухом подбежавший жандарм.

— Что? — переспросил Антон Палыч.

— Бомбы, говорю, газетные. Это, почитай, тиражей в тысячу рванула, — снял фуражку жандарм. — Креста на них нет, на иродах.

В Большом была премьера. Давали концерт для стила с оркестром. Среди публики присутствовали два генерала и один козырной туз.

Антон Палыч, глядя на последнего, подосадовал, что не взял свой картонный цилиндр. Но тут выключили свет, и перфоманс начался.

На сцену вышел дирижер, музыканты перед огромным белым листом ватмана достали перья. Легкий взмах палочки — и в очи зрителей полились божественные ноты музыки.

Ветер рвал крыши с домов и уносил к заливу. Антон Палыч, придерживая шляпу, мелко перекрестился и забежал в переулок. При взгляде на разгул стихии невольно вспоминались предостережения батюшки: «Спасется лишь тот, кто верует и отринет Объем при жизни. И обретет он царство небесное. Покайтесь, грешники, дабы миновало вас плоскодушие и плоскосердие. Ибо зрю я — последние дни наступают. Предпечатные».