Итоги Итоги - Итоги № 24 (2012)

— Да, его лаборатория на Николиной Горе почти сразу получила официальный статус — Физическая лаборатория Академии наук СССР. Вместе с этим и мое положение стало более определенным. Я продолжал работать с отцом, а осенью 1953 года было решено, что мне целесообразно перейти на самостоятельную работу в Институт физических проблем. Я начал заниматься разработкой ускорителя электронов — микротрона. Позднее на основе этих работ я защитил докторскую диссертацию в Объединенном институте ядерных исследований в Дубне.

— Как началась популяризация науки? Случайно или сознательно?

— Все началось случайно — с увлечения аквалангами в середине 1950-х годов в Коктебеле, куда мы с Таней ездили отдыхать. Много времени мы проводили с моим старым знакомым Аркадием Мигдалом, будущим академиком, был там и переехавший в СССР итальянский физик Бруно Понтекорво. Он привез из Италии оборудование для плавания в масках, и мы начали нырять. Это нас очень увлекло. После возвращения в Москву мы стали тренироваться в бассейне. В то время в клубах ДОСААФ создавались секции подводного плавания. Там была ужасная старая аппаратура замкнутого типа для военных целей: маска вроде газовой и химическая система очистки воздуха. Эта система по идее не должна оставлять пузырей, на самом деле пузыри появляются, и плавать в этом аппарате ужасно неудобно и опасно.

А тут на экраны вышел фильм Жака Ива Кусто «В мире безмолвия», и нам безумно захотелось плавать с аквалангом. Нам удалось узнать, что настоящий акваланг есть на киностудии в Москве. Мы его тщательно обмерили и по протекции Мигдала в лаборатории Института атомной энергии сделали два таких же аппарата. На «Победу» Мигдала приспособили компрессор, чтобы заполнять баллон сжатым воздухом, и с таким оборудованием отправились в Крым. Однажды туда приехал Игорь Тамм, великий физик, который был до этого на Памире, где искал в пещерах какие-то необыкновенные клады. Он попросил нас дать ему попробовать нырнуть с аквалангом. Мы очень беспокоились, потому что он был существенно старше нас, хотя и очень спортивный человек. Все же мы решились и отправились с ним к Карадагу. Тамм надел акваланг и сразу овладел ситуацией. Поплавав немножко, вылез на берег и начал страшно ругаться. Мы не можем понять, в чем дело. А он и говорит: «Что вы, черт вас возьми, раньше мне не сказали, как это все здорово!» Потом мы попытались запечатлеть подводные красоты. В Институте биофизики я обнаружил киноаппарат. Стоит ящик, а в нем в полном комплекте профессиональный 35-миллиметровый киноаппарат с заводной ручкой, очень простой и надежный, такими снималась кинохроника во время войны. У нас был замечательный механик Витя Суетин, и он сделал к нему герметичный бокс. Теперь для подводной съемки нам не хватало только умения снимать кино. Чтобы освоить это искусство, мы познакомились с Михаилом Калатозовым: он был тогда на вершине славы, его фильм «Летят журавли» получил приз Каннского фестиваля. Михаил Константинович пригласил нас с Мигдалом на «Мосфильм», где он в это время снимал фильм «Неотправленное письмо», и провел инструктаж. Он посоветовал сразу снимать на 35-миллиметровую пленку, хотя это в десять раз дороже, чем на 8-миллиметровую, и объяснил основные элементы ремесла. Оказалось, что правила очень простые: сценарий писать не нужно, достаточно «сценарной концепции». Звучит очень гордо, но означает всего лишь, что надо точно знать, что делаешь. Что же касается операторской работы, то главное — не вертеть камерой. Так нас научили просто менять планы. Мы все это освоили и отсняли под водой на Дальнем Востоке полторы тысячи метров пленки вполне приличного качества. Привезли все это в Москву — а это больше двух часов — и проявили в лабораториях «Мосфильма».

И тут мы допустили ошибку: все девять коробок с проявленной пленкой сразу понесли к нашим шефам — Калатозову и великому оператору Урусевскому — и вместе сели смотреть. Нам крутят наши пленки — и мы в полном ужасе: видим, что сделали все возможные ошибки, характерные для новичков. Единственное, чего нам удалось избежать, — это пленки совсем не экспонированной или экспонированной дважды, но все остальные возможные ошибки налицо. Мы были в полном расстройстве. И тут Урусевский поворачивается и говорит: «Знаешь, Мишако, пожалуй, из этого можно сделать одну часть». С помощью студии научно-популярных фильмов мы смонтировали вполне сносный фильм минут на 15, который назвали «Над нами Японское море». Закадровый текст наговорил сам Мигдал, и даже была специально написана музыка. Мы дружили с молодым композитором Николаем Сидельниковым, он и сочинил музыку, причем в додекафонической манере, которая была тогда страшным образом запрещена. К счастью, в кинематографии никто не знал, что такое додекафоническая манера, а если нас спрашивали, что это за стиль, мы отвечали, что это подражание «Коньку-Горбунку» Римского-Корсакова. Фильм был отпечатан тиражом 1000 экземпляров и вышел на экраны. Это принесло нам некоторую известность.

За вторым фильмом мы поехали на остров Монерон в районе пролива Лаперуза. У нас уже был опыт подводных съемок, кроме того, мы обзавелись второй камерой, электрической, с лучшей оптикой. Во время этой экспедиции мы видели много удивительных мест. Однажды я вышел на палубу и увидел, что вокруг нашего кораблика из воды высунули свои немножко собачьи морды несколько маленьких тюленей. Усики, ушки на макушке. И очень умные, совершенно интеллигентные глаза внимательно смотрят на корабль. Я спросил боцмана: «Что это они на нас так смотрят?» «А, — говорит, — это они музыку слушают». Действительно, в это время по громкой связи играла незамысловатая музыка. Боцман пошел в рубку и выключил музыку — зверьки покрутили головами и уплыли. Но стоило ему включить музыку обратно, как они тут же вернулись и снова так же внимательно стали слушать. А мы ищем связи с внеземными цивилизациями!

Мы сняли кино про наши похождения. Фильм назывался «У скал Монерона», и в нем было гораздо больше подводных съемок, чем в первом. В 1965 году с этим фильмом я ездил на фестиваль спортивного кино во Францию, в Канн: мы считались первыми знатоками подводных съемок в СССР. В те времена самолет в Париж летал только раз в неделю, и оттуда надо было ехать в Канн на поезде. В Париже в представительстве «Совэкспортфильма» была дама, которая должна была обеспечить мое передвижение. Билетов, конечно, не было — Новый год. Дама предпринимала какие-то попытки добыть билеты и наконец прибегла к последнему средству: позвонила «месье Дюпону». Разговор был примерно такой. Сначала обмен любезностями по-французски, а потом на чисто русском: «Моисей Абрамович, мне нужен билет в Канн». И вопрос был решен.