Итоги Итоги - Итоги № 25 (2012)

Ансамбль солистов и оркестр с дирижером Уильямом Лейси звучат так, будто всю жизнь исполняли только Бриттена. Разве что добавить, что «Сон…» вообще-то совместная постановка с Английской национальной оперой, мировая премьера которой с успехом прошла в Лондоне год назад. МАМТ знал, что приобретает качественный продукт. Жаль, борцы с космополитизмом не в курсе. Ну их-то уже не перевоспитаешь — даже на хороших образцах.

В огне не горит

/ Искусство и культура / Художественный дневник / Выставка

В «Новом Манеже» открылась выставка Анатолия Зверева

Большинство работ на выставке «Зверев в огне» собраны Георгием Костаки, одним из крупнейших коллекционеров русского авангарда. Ранее они считались утраченными — почти вся его коллекция погибла во время пожара на даче. Зверевские же произведения сохранились в кладовке — они обгорели, а при тушении были залиты водой. На протяжении многих лет над ними трудились реставраторы, которые решили не восстанавливать сгоревшие участки, оставив обгоревшие края. Удивительно, но пожар не сильно повредил полотна: они изначально были написаны подручными средствами — Зверев использовал то палки, то веники вместо кисти, то гуталин вместо краски. Он брал первую попавшуюся бумагу, черкал и царапал по ней — превращал работу над портретом в настоящий хеппенинг, — такая техника в действии поражала заказчиков, равно как и ее результат. Парой росчерков он добивался потрясающего психологизма и портретного сходства.

Зверев — идеальный образ советского художника в советском романтическом представлении: талантливый, пьяный, живущий без прописки. Тем самым он демонстрировал кажущуюся невозможной степень свободы — отказываясь от семьи и постоянной работы, даже квартиры. Его свободе завидовали, он стал настоящей легендой советского времени, воплощением независимых, подпольных тенденций в искусстве. Ведя кочевой образ жизни и имея неизбежные проблемы с милицией, он нуждался в защитниках — людях, которые буквально каждый вечер его принимали, кормили и обеспечивали ему ночлег. Одним из них как раз и был Георгий Костаки, у которого художник проводил много времени. Благодарил Зверев в основном картинами. Бесконечные семейные портреты, портреты жен и детей — эти вещи помогали ему держаться на плаву. Однако помимо необходимости понравиться он сталкивался с еще более жестким, чем диктат пролеткульта, диктатом вкуса заказчика, поэтому его женщины обязательно выходили красавицами, а мужчины — поэтами. Зверев сам не раз называл свои поздние работы халтурой: «Я был художником до 1960-х годов, а после… стал народным художником!» Для него это была сознательная и необходимая уступка перед своим талантом, во имя свободы. И хотя в коллекции Костаки много острых, на грани экспрессионизма, вещей, эту грань Зверев не переступил. Не совершив революции в искусстве, остался скорее в русле 30-х годов, продолжая линию акварелиста Артура Фонвизина.

И все же многие художники-революционеры вспоминают о нем с неподдельным уважением. Так, в фильме, демонстрирующемся на выставке, звезды советского нонконформизма Дмитрий Плавинский и Владимир Немухин восторженно рассказывают о своем общении со Зверевым, о его эксцентричной манере держать себя и о странностях характера. Для них он и есть единственный настоящий художник.

В советское время, при общей скованности жизни, искусство оказалось единственным выходом в сферу свободы. А у Зверева было все наоборот, и это парадоксальная ситуация. Необходимо признать, что на волне популярности он стал салонным живописцем, и в этом его можно сравнить с Карлом Брюлловым. Писатели, артисты, музыканты, сотрудники иностранных представительств в Москве — все стремились иметь у себя в доме портрет его руки, именно поэтому еще при жизни его так много подделывали. Но подлинные картины для нас — тот след его личности, которому, к счастью, огонь и вода не помеха.

Сироп крепчал

/ Искусство и культура / Художественный дневник / Кино

В прокате «Гавр» Аки Каурисмяки

Главный режиссер своей страны Аки Каурисмяки запечатлел загадочную финскую душу в картинах, где пролетарии, изгои, алкоголики и аутисты живут вне какой бы то ни было реальности или даже вне жизни, как и герой его великого фильма «Человек без прошлого». Но, похоже, финский сюжет для режиссера исчерпан. Он уже снимал во Франции «Жизнь богемы». Так что «Гавр» стал своего рода продолжением той, двадцатилетней давности картины. Ведь его герой — бывший писатель, оставивший парижскую богему и переехавший на старости лет в портовый Гавр. На прошлогоднем Каннском фестивале «Гавр» долго числился среди фаворитов у критиков, прочивших ему важнейшие призы. Но фильм был премирован только критическим сообществом — призом ФИПРЕССИ. Сентиментальные стилизованные сказки с простыми, если не сказать примитивными, сюжетами — явный тренд прошедшего и наступившего киносезонов. Триумф немого «Артиста» подтвердил, что утешение зрители готовы черпать в прошлом. «Гавр» тоже похож на ретро: хотя действие происходит в наши дни и герой клянет Саркози, в памяти фильм остается как вневременная вариация на тему стародавней «Набережной туманов» Марселя Карне. Кино, что называется, винтажное — как платье из бабушкиного сундука, дождавшееся своего часа.

Гавр по-французски означает «тихая гавань, убежище». Хотя трудно себе представить что-то менее уютное: средней руки портовый город, будто весь выстроенный из углов. Впрочем, говорят, власти взялись за его модернизацию, и квартал, где Каурисмяки снимал, уже снесен, так что картинка на экране — настоящее ретро. Здесь живет с собакой Лайкой старикан Марсель (Андре Вильмс), работающий чистильщиком обуви — умирающая профессия в мире кед и кроссовок. Его жена Арлетти (Кати Оутинен) ведет нехитрое домашнее хозяйство, малоразговорчива, что понятно, когда финка изображает француженку, и на наших глазах заболевает какой-то неизлечимой болезнью. Врач, однако, говорит о всегдашней счастливой возможности — чуде. Но откуда чудеса в нищем квартале, ограниченном булочной, овощной лавкой и баром — местом встречи всех соседей? Зато сюда может забежать, скрываясь от полиции, сенегальский подросток, прибывший в Гавр в жестяном контейнере вместе с другими нелегалами. Он едет к маме, вроде благополучно устроившейся в Лондоне. Осталось всего ничего — переплыть Ла-Манш. Но в порту была полицейская облава, всех повязали, а мальчик спрятался. Для коммуны немолодых жителей района паренек становится сыном полка. А бремя главного защитника выпадает расстроенному болезнью жены и безденежьем Марселю. Это он станет вести хитрую игру со следователем (Жан-Пьер Дарруссен), который из плохого перекуется в хорошего, даст отпор доносчику (старенький Жан-Пьер Лео, любимый актер Трюффо), организует благотворительный концерт угасшей рок-звезды (Роберто Пьяцца) и отправит сенегальца к маме. Делай добро, и тебе воздастся — таков нехитрый посыл картины.