Михаил Назаров - Миссия Русской эмиграции

Из этой последней фразы можно видеть, что Февраль был их совместной победой, в которой большевики практически не участвовали (лишь иронию судьбы можно видеть в том, что приходу Ленина к власти в октябре косвенно помогли те же масоны Антанты, требовавшие от Временного правительства продолжения войны любой ценой – чем и привели его к краху).

Таким образом, во время Первой міровой войны у России не оказалось в міре друзей, и в то же время, будучи необычным, чужеродным «белым пятном» на карте міра, она притягивала к себе все противодействующие силы: еврейство, масонство, военных противников (Германию и Австро-Венгрию), социалистов, сепаратистов... В западных кругах, помимо политических интересов, существовали и экономические: одна шестая суши с ее природными богатствами была заманчивым призом для «сильных міра сего». В этом сложении самых разных враждебных сил и их интересов и состоял план [154] Текст см. в упомянутом сборнике: Germany and the Revolution... Р. 140-152. , предложенный Гельфандом-Парвусом германскому правительству (и оно на него клюнуло, не подозревая, что следующей жертвой падет и само).

Дело усугублялось тем – и в этом заключался наш главный грех, - что наиболее активная часть российской интеллигенции была не мудрым водителем нации, а проводником разрушительных идей; слепым инструментом враждебных сил. Никакой глава государства не смог бы этому натиску противостоять политически. Поэтому вряд ли оправданно объяснять катастрофу непроведением реформ – в этом, конечно, тоже была причина, но пассивная, а не активная. Когда нужный реформатор появлялся – Александр II, Столыпин – его убивали представители тех же самых «прогрессивных» кругов, ибо реформы препятствовали их стремлению к «великим потрясениям». Особенно это касается периода столыпинских реформ, которым противодействовали и либеральные, и революционные партии – от кадетов до большевиков. Поэтому также не имеет смысла все сводить к «отсутствию политических способностей» у Николая II.

Свои решения Государь принимал вовсе не под чьими-то влияниями (это сильно преувеличено его противниками). Он был человеком мягким, но не слабым, а скорее даже непоколебимым – там, где ему не позволяли поступить иначе его нравственные принципы. Он не был способен на расчетливый компромисс и интригу. В политике, как и в жизни, он руководствовался чистой совестью, но этот метод не всегда приносил ожидаемые плоды. Характерна инициатива Николая II по созыву первой в истории конференции по разоружению в Гааге в 1899 г. – она, конечно, была обречена на неуспех в міре, в котором назревала схватка за глобальный контроль...

Даже сдержанный историк Г. Катков, проводя верную параллель с образом князя Мышкина, отметил в личности императора «некий элемент святости», веру «в некую как бы волшебную и неизбежную победу справедливых решений просто в силу их справедливости. А это ошибка, так же, как ошибочно верить, что правда восторжествует среди людей просто потому, что она – правда. Это ложное толкование христианской этики есть корень “нравственного разоружения”...». Отсюда, по мнению Каткова, и «общественные беды» России [155] Катков Г. Февральская революция. Париж. 1984. С. 349-352. .

Но такой упрек в «разоружении» можно сделать многим святым (и самому Христу)... Вряд ли это уместно, ибо победное значение святости действует на духовном, а не на политическом уровне. И оно становится очевидным не сразу. Возможно, на этом уровне для России было бы гораздо хуже не иметь такого Государя... Поэтому возьмем для оценки российской ситуация иную точку отсчета: окружающий мір находился в некоем вопиющем противоречии с такого рода честной политикой, и в лице своего искреннего монарха Россия оказалась еще одним «белым пятном» на карте міра. Оно притягивало к себе все враждебные силы; в него летела всевозможная грязь и клевета (достаточно просмотреть американскую и русскую либеральную печать того времени). В этой беззащитности можно видеть роковую неизбежность революции: честные политические шаги русского царя, продиктованные побуждениями его христианской совести, вели к ускорению катастрофы.

Так, он не мог оставить на произвол судьбы славянскую Сербию – и этим (точным был выстрел в Сараево) дал втянуть себя в войну против монархической Германии, с которой у России геополитические интересы «нигде не сталкиваются» - так писал П.Н. Дурново в Докладной записке Государю в феврале 1914 г., предостерегая против англо-французской ориентации. Конечно, защитить Сербию было необходимо и агрессивные замыслы Германии, развязавшие войну, неоспоримы. Однако враждебность между двумя консервативными странами нагнеталась и искусственно. Именно к этому издавна толкала пресса, многие дипломаты и «прогрессивная общественность», продемонстрировавшая накануне войны «патриотический подъем».

Как пишет даже У. Лакер, «общественное мнение» еще в 1890 г. добилось серьезного успеха в разрыве связей между русской и германской монархиями. А накануне войны «пресса в России, как и в Германии, сыграла главную роль в ухудшении отношений между обеими странами... Русские дипломаты в Берлине и немецкие дипломаты в русской столице должны были тратить значительную часть своего времени на опровержение или разъяснение газетных статей. ...никогда и нигде пресса не имела столь отрицательного воздействия на внешнюю политику, как в России». Газеты публиковали и то, «что оплачивалось теми или иными закулисными фигурами». «Можно быть почти уверенным, что без прессы Первой міровой войны вообще бы не было» [156] Laqueur W. Deutschland und Russland. Berlin. 1965. S. 57-59. . Правда, Лакер здесь имеет в виду правую русскую печать. Защищая интересы балканских славян, она, действительно, далеко не всегда учитывала міровую раскладку сил. Но антинемецкие настроения нагнетались и в более влиятельной «прогрессивной» прессе.

М. Агурский отмечает, что «прогрессисты так же, как кадеты и октябристы, делали все возможное, чтобы подтолкнуть русское правительство к войне и подвергали его резкой критике, если видели со стороны властей уступчивость по отношению к Австрии. …усиливались призывы к уничтожению Австро-Венгерской империи», за которой стояла Германия. Во главе этой «патриотической буржуазии» Агурский называет П.П. Рябушинского, издававшего влиятельную газету «Утро России», и А.И. Коновалова (оба масоны, причем уже в марте 1914 г. они взяли курс на революцию и через масонов-большевиков, И.И. Скворцова-Степанова и Г.И. Петровского, предложили финансирование Ленину, которое тот принял [157] Агурский М. У истоков национал-большевизма // Минувшее. Париж. 1987. № 4. С. 142, 145-147. ).

Уже в ходе войны чувством долга была продиктована (оказавшаяся губительной для России) жертвенная верность царя союзникам по Антанте, позже предавшим его.