Витаутас Петкявичюс - Корабль дураков

Когда правые, защищая «левого» ставленника ДПТЛ Линкявичюса, стали собирать подписи под представлением о моей интерпелляции, у этой новой политической коалиции ничего не вышло. Никто из председателей комитетов под ним не подписался. Но меня пригласил немного «припалецкuсанный», несколько «прикаросасованный» и основательно «подкuркuласованный» изобретатель той новой политики — Бразаускас. Он в очередной раз подтвердил идентичность желаний и поползновений своих и Ландсбергиса.

Как нарочно, в тот день я получил сборник своих рассказов, изданный на японском языке, очень этому радовался и вовсе не думал, что могу смешать президенту все карты почти сложившегося пасьянса. Он долго шарил взглядом по столу, листал книгу, снова искал то, чего не терял, но «обстоятельства и высокие обязанности» вынуждали его говорить то, чего он пока еще не продумал:

— Ты талантливый, способный, тебя ценят за рубежом… Особенно немцы… Но тебе надо подать в отставку…

— Почему? — Мне стало его жалко, как человека, занимающегося самоистязанием.

— Ты чересчур произвольно интерпретируешь проблемы обороны. — Основные направления по этим проблемам мы обсуждали вместе. — Но ты не вписываешься в наши рамки…

— Что это означает в политическом смысле? Меня выбирали люди, члены комитета… Вы же беспартийный… Значит, появились какието новые, нам еще не известные рамки Президентуры?

— И да, и нет, но ты подавай в отставку.

Словом, ты очень хорош, но для нас будешь еще лучше, если отвалишь в сторону. Это шедевр мышления Бразаускаса, который требовал одного и того же от Шлежявичюса, Вайтекунаса, Григаравичюса и от меня.

— Я подумаю, хотя Ваша просьба не имеет для меня никакого значения. Я воспринимаю ее как дружеский совет.

Приглашенные им в свидетели Киркилас, от которого он никак не может избавиться, и его поверенный по партийным делам Березовас молчали, как коровы во время дойки. Не дождавшись их мнения, я поднялся и ушел. Березовас вышел следом в приемную и подбодрил: — Ты правильно ответил.

— Чье это мнение?

— Я не знаю, но Линкявичюс становится невыносимым.

— Еще проще, он всех нас сношает, но ему это позволяет Бразаускас.

Киркилас сориентировался только на следующий день и стал прикладывать свои обезболивающие примочки:

— Потерпи, пока все пройдет.

— А если я не хочу больше терпеть?

Он глядел на меня, моргал и не мог понять, как это не потерпеть ради карьеры. Сквозь дым, идущий из его трубки, на его личике можно было прочитать: «Витаутас, ведь небо принадлежит страждущим»! Ну настоящий политический мученик, социал–мазохист. Даже сорвавшись с цепи, не захочешь такому дать оплеуху.

Линкявичюс торжествовал.

— Ну как, жарким был разговор? — спросил он, весь сияя. — Ты за дверью подслушивал?

— Нет, но я…

— Он попросил меня остаться.

— Я так и думал.

— Что ты думал?

— Что нам обоим не хватит решимости. — Так думал фаворит о своем патроне. Такой вседозволенности, такого нахальства встречать еще не приходилось: сидит в чужом навозе, отогрелся и чирикает, как большой.

— Какой решимости? Вместе растаскивать казенное имущество? Этого мальчика, воспитанного комсомолом, словно ветром сдуло. Сейчас, даже если среди ночи меня разбудят, смогу сказать(как эта липучка поступит завтра или послезавтра, но тогда меня волновало совсем другое. Как мог выбранный нами самими и выдвинутый впервые люди республики товарищ так быстро измениться и обрасти такими тертыми карьеристами и подхалимами? Значит, мы были слепцами… Никто другой, кроме соседского Йонаса, в этом не виноват… Ведь было время, когда нужно было идти на риск. И даже очень. Тогда он только скромничал и каждый свой ответственный шаг начинал с убаюкивающей молитвы:

— Я не политик. Если будет плохо, то отвечать придется сообща. Нет, от ответственности он не отказывался, но и один за все отвечать не хотел. Он нуждался в коллективной мысли и ответственности, в моральной опоре и в людях, которые в трудный час будут рядом.

А сейчас? Во что он превратился сейчас? Но, может, не превратился, а только раскрылся и показал, кто он такой?. Чем дольше изучал я нашу совместную работу, тем яснее сознавал, что безраздельная власть действует на этого человека, как постоянно употребляемый допинг, подавляющий любые тормоза, которые становятся ненужными на пути к еще большей власти. Сама власть, словно свалившаяся с неба, перестала быть средством достижения новых побед, а стала его личным трофеем, медалью и главной целью в жизни. Произошла явная передозировка допинга. Отказаться не хватило сил. Пристрастие превратилось в болезнь.

Конечно, я мог сопротивляться, подобрать дополнительные факты, чтобы его притормозить: тут взял, там подсунул, тому пообещал, другому отдал, того возвысил, другого утопил, — но это было бы попыткой втереться в круг «незаменимых» людей, стремящихся любой ценой доказать свою «полезность», то есть копировать тех, кто дожидался такой аморальной групповой демократии и всеми силами толкал нас в ту сторону. Такая цена не была для меня приемлемой. Пресмыкаться и ждать какого–то вознаграждения за добровольное уничтожение своей личности могли только люди с его характером. Вылавливать в дерьме положительные для своей характеристики фактики и строить из этого навоза неясное будущее — не в моих правилах. Нужно было с честью отступить.

Через несколько дней я уселся за открытое письмо Бразаускасу.

«Уважаемый Президент! Испугавшись очередного визга своих подхалимов, Вы предложили

мне подать в отставку и предъявили два весьма расплывчатых, залитых почти дружескими слезами обвинения:

1. Ты чересчур произвольно интерпретируешь проблемы безопасности.

2. Ты уже не вписываешься в наши рамки.

Относительно первого обвинения мы договорились почти сразу. Я произвольно интерпретирую, потому что кое–что соображаю. Я изучил оборонительные концепции и доктрины более чем двадцати стран, принимал участие во многих международных семинарах, сам делал на них доклады, поэтому меня не сковывают никакие молитвы НАТО или ЕС, от которых Ваше окружение все еще падает в обморок, как некогда оно падало от звонков из Москвы. На меня не производят чарующего впечатления корыстолюбивые советы всевозможных опытных и все еще обучающихся экспертов. Нам нужны только документы такого рода, которые служат нашему государству, а не отдельным политикам. Они должны обсуждаться и приниматься всем народом, как его волеизъявление, но Вы отказались от такого пути, уступили капризам своих политически незрелых фаворитов и отложили в долгий ящик принятие этих законов. Работу выполняли 27 специалистов. Ее принял Совет обороны. Отказываясь задним числом от их услуг, Вы уничтожили себя в их глазах. Я не могу Вам этого запретить, но не имею права и одобрять Вас.