Юрий Помпеев - Кровавый омут Карабаха

20 февраля 1988 года большинство депутатов областного совета НКАО проголосовало за передачу области из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской ССР. Соответствующие обращения направлялись Верховным Советам в Баку, Ереван и в Москву. Еще до получения ответов этих вышестоящих органов менялись стяги на флагштоках и доски на учреждениях, переходивших под юрисдикцию Армянской ССР.

«Правда» ровно через месяц вопрошала по этому «беспрецедентному для нашей страны случаю»:

«Казалось бы, что в этом плохого или страшного? Ведь прошли вроде времена, когда по любому вопросу могло быть только одно мнение. И если появились другие, почему бы их не рассмотреть, проверить в откровенной беседе? Доказательно объяснить людям, что в данном случае у них местнические интересы взяли верх над государственными».

О том, что выход из царства произвола в царство закона, — а мы собрались строить, если помните, правовое государство, — подменяется на глазах изумленных зрителей всей страны другим произволом, националистически воспаленным, и значит, более кровавым, «Правда» сказать не посмела. О других средствах массовой информации, всё еще находившихся под гнетом партийной цензуры, и говорить бессмысленно.

Журналистов предупреждали: нужен взвешенный подход, ситуация сложна, реакция на каждое слово острая; в Москве вырабатывалась «мирная концепция взаимных уступок», будто бы и Азербайджан претендовал на часть территории Армении.

О растерянности пишущих в те первые дни конфликта поведал спецкорр «Известий» А. Казиханов:

«Я рассуждал примерно так. Что в основе событий? Недоразумение. Большое, грандиозное, трагическое, чреватое ужасными последствиями, но — недоразумение. Мне всё время казалось, что его можно как-то уладить, если найдется некто умный, рассудительный, совершенно беспристрастный, в равной степени уважающий и любящий как азербайджанцев, так и армян. И если такой человек (или группа людей) мудро и тонко устранит возникшие претензии, взаимные глухоту и слепоту, то всё станет на свои места».

Казиханова, правда, несколько насторожила обстановка в клубе степанакертской шелковой фабрики, когда там выступал директор Р. Атаян, о чем он и поведал читателям:

«Говорил он, естественно, по-армянски. Я обратился к молодым людям с просьбой перевести речь директора, но наткнулся на резкий отказ. Тогда я попросил стоявшего рядом человека средних лет, судя по всему, рабочего этой фабрики, хоть кратко перевести мне, о чем говорил директор.

— Он рассказывает о нашей истории, — любезно сказал рабочий. — Он говорит, что…

Дальнейшего я не услышал. Моего простодушного переводчика тут же отозвали в сторону. Несколько небритых молодых людей что-то гневно ему сказали. Рабочий смущенно оправдывался».

Непредубежденному человеку было ясно, что добиваться практической самостоятельности в рамках автономии, наполняя ее живым содержанием проявляя гибкую, сильную волю к добру, власти Карабаха не могут и не хотят. Они находились под давлением «небритых молодых ребят». Испугавшийся председатель исполкома Облсовета объявил вечером 20 февраля о потере печати, но, в конце концов, нашел ее, заверил бумаги, сделав вполне законными результаты депутатского голосования.

Журналисты «Известий» и «Правды» пытались узнать у карабахских армян: каковы конкретные плюсы, если НКАО всё же перешла бы к Армении? Кто и как считал их? Забыв про «экономическую целесообразность» Аганбегяна, собеседники отвечали: «как можно сводить всё к каким-то счетам-расчетам, когда речь идет о святом деле?».

«Не будет Карабаха, не надо нам никакой перестройки», — угрожал из Еревана писатель Серо Ханзадян, Герой Соцтруда.

В очередной раз составлялись петиции, собирались подписи, направлялись делегации в Москву, чтобы там добиться поддержки идеи — соединить НКАО с Арменией. Распространялись слухи, что Москва, мол, почти «за», надо только решительнее требовать.

В Степанакерте начались митинги, на них скандировали триаду. «Ленин, партия, Горбачев». Это была новинка в арсенале перестройки: давление снизу, деспотия толпы.

Наивные журналисты задавались вопросом: «Но в НКАО четверть населения составляют азербайджанцы. Хоть один из них есть на митингах? Или им безразлично: переведут их вместе с землей, домами и скотом в соседнюю республику или здесь оставят?» В ответ слышалось: «Ну, при чем тут всё это? Им достаточно лишь объяснить, что от передачи НКАО в Армению хуже не будет».

Именно так — не спросить, а объяснить, — как бессловесной твари.

Азербайджанцы, депутаты областного Совета, в голосовании 20 февраля участвовать отказались. «Ну и что, — горячились ликующие пикетчики в Степанакерте, добившиеся знаменитой на весь мир сессии, — большинство всё равно «за»»!

Степанакертцы убеждали журналистов, стремившихся на первых порах к объективности и беспристрастности: «О нас следует писать либо хорошее, либо ничего».

— «А как же сообщать плохое?» — «Плохое пишите только об азербайджанцах».

Вскоре этот немудрящий совет будет воспринят всей демократической прессой России. Авторы же тех первых публикаций в «Правде» и «Известиях», донесших хотя бы отголоски националистической стихии из Степанакерта, вскоре исчезнут с газетных полос. Через месяц лишится своего корреспондентского поста в Ереване и правдист Юрий Аракелян, один из авторов статьи «Эмоции и разум». Требования своих собеседников — армян те исчезнувшие журналисты («чтобы мы слушали только их, верили только им») воспринимали удрученно, это плохо вязалось как с заверениями о дружбе с соседями, так и с нормами демократии и справедливости. Они же констатировали, что общие проблемы двух соседних республик Закавказья враз как бы исчезли, свелись к одной — территориальной. Спорной. Тупиковой.

Надо отдать должное тогдашним авторам «Известий» С. Дардыкину и Р. Лыневу, А. Казиханову и тому же Ю. Аракеляну из «Правды».

Синхронно карабахским заработали митинги и на Театральной площади в Ереване, только еще более многолюдные и с призывами к забастовкам на предприятиях. Это была вторая новинка сюжета. Полигон распада заработал вовсю.

«Да, мы видим, читаем, как работяги, такие же, как мы, простые ребята спрашивают: почему мы должны страдать из-за армян? — рассуждал в беседе с корреспондентом «Комсомольской правды» лидер забастовочного комитета релейного завода токарь Ованес. — А что, хочется спросить, эти ребята сделали для нас? Что знают о наших проблемах?»

Вопрос ставился ребром: почему вы не с армянами?

Особую известность в те первые дни приобрела поэтесса Сильва Капутикян с проспекта маршала Баграмяна, хотя ей не воздано по заслугам спустя четыре года ни интеллектуалами «КриК»-а, ни нынешними властями Армении. С присущей ей поэтической страстностью Капутикян резала правду-матку ярче Балаяна. Цитируя, скажем, турецкого автора, она добавляла: «Сам турок проклят, но слова его верны’’, выдавая это за народную армянскую мудрость. Поэтесса приветствовала с трибуны Театральной площади «вдруг осмелившийся не покориться народ» (а кто его собирался покорять в 1988 году?), убеждала, что центральная власть нас поймет и пойдет навстречу, а иначе мы обратимся… к Турции, скажем, что каемся в своей приверженности России. Но, — добавляла, — это предательство никогда не случится, как мы тогда посмотрим в лицо Арарату?! Вызволение Карабаха из-под власти турко-азеров (так Сильва Капутикян называла азербайджанцев, цитируя под горячую руку Виктора Гюго, строку из его «Греческого мальчика»: «Здесь турок прошел — повсюду смерть и руины») — это наш поиск новых, более надежных путей сохранения нации. Ради бога. Не нужен этот «лакомый кусок», — обрывала себя в экстазе, — мы привыкли жить на менее, чем тридцати тысячах квадратных километрах каменистой земли, и, прибавив четыре с половиной тысячи квадратных километров КАРАБАХА, мы всё равно Китаем не станем… — Вспоминала бессвязно свою встречу с опальным Хикметом, голубоглазым и рыжим Назымом, как она отстранила его объятия, выкрикнув: «Земли сначала верните, наши земли, потом обнимемся». И всё это всерьез, со злобой, перед толпой… Она с презрением отвергала определение соседей, армян и азербайджанцев, как «вековые братья». — Разве можно произносить эти слова без кавычек! Даже яблоки и цитрусовые в дни мусульманского «новруз байрама», весеннего нового года, унижают, раздражают достоинство местных армян. С четвертого века мы терпим этих турок, сколько же еще терпеть!».