Илья Эренбург - Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Старшей дочери Феодосии Павловне сейчас должно быть пятьдесят три года. Жива ли она? Давно, еще до революции, Феся повстречалась с Кузьмой Ивановичем Оленевым. Поженились. Отвоевал Оленев, вернулся домой в Гжатск. Он был скромным человеком — пастухом, пас городское стадо. В 1918 году ему дали маленький домик на окраине города. Это место называется Ленинградской мызой. Кухонька, а за ней комната. Жили Оленевы бедно, но чисто. Самовар всегда блестел, уютно тикали ходики, на стенах висели школьные аттестаты детей и фотографии и рамках. У Оленевых было четверо детей. Малограмотный пастух говорил: «Пусть учатся пострелы…»

Вот кончил десятилетку старший — Ваня. Торжественно Оленев говорил: «Мой-то — киномеханик!» Феодосия Павловна написала отцу в Бородулино: «Ваня теперь в кинотеатре». Старик никогда не видал кино, но одобрял внука: «Значит, доучился…»

Женился Ваня. Невесту нашел он в селе Мишино, привез в Гжатск. Жили хорошо. Пошли дети, да как пошли — вот уж пятый в пеленках. Иван Кузьмич был на военной службе, и война его застала далеко от Гжатска А жена с пятью детьми уехала к матери в Мишино.

Второй сын Миша был шофером. Он катал пастуха в машине. Отец говорил: «Хорошо, только слишком скоро…» В Карманове Миша познакомился со своей суженой. Вскоре вправили свадьбу. Когда напали немцы, сыну Михаила было два года. Михаил Кузьмич ушел на войну. Немцы подходили к Гжатску. Жена Миши взяла ребенка и пошла на восток. Шли по дороге тысячи людей, шли молча — о чем тут говорить? А ребенок плакал… Что стало с молодой женщиной? Дошла ли она или ее убили немцы? Никто не знает о ее судьбе.

Третий сын Шура был общим любимцем. К началу, войны ему было пятнадцать лет. Он должен был перейти в седьмой класс. Учился он замечательно — считался первым в школе. Учительница Мария Ивановна говорила Феодосии Павловне: «Ваш Шура будет изобретателем». Ростом Шура не вышел, был маленький, веснущатый, с чубом и острыми пытливыми глазами. Все мастерил что-то — то сидит с лупой, то чертит машину.

На год моложе Шуры была сестренка Лида, рослая, крепкая, красивая.

Так жили Оленевы, и дед в Бородулине радовался: вот ведь какие внуки, а правнуки внуков переплюнут…

В ветреный осенний день на улицах Гжатска показались солдаты в серо-зеленых шинелях. Два немца пришли в комнату Оленевых, легли на кровать и закричали: «Матка, яйки!..»

Много волнений пережили до этого дня Оленевы. От Вани были письма, а Миша пропал. Проходили через Гжатск наши, рассказали Оленевым, что возле Ельни Михаил вез командира, и попали они в кольцо. «Может, прорвались, с партизанами?» — утешала себя Феодосия Павловна. А Кузьма Иванович молчал.

Потеряли Мишу. Жена его ушла с ребенком, и Оленевы не знали, что с ней. Жена Вани и дети в Мишине, но туда не проехать, не пройти — немцы никого не выпускают из города. Что со стариком в Бородулине? А здесь еще немцы в доме буянят, требуют: то молока им достань, то постирай, то самовар поставь.

Простыл Кузьма Иванович и не мог поправиться, сильно кашлял. А Феодосия Павловна давно хворала острым ревматизмом, не могла ходить. Но немцы кричали: «Шнель!» — и Феодосия Павловна торопилась — боялась за детей.

Чуяло ее сердце: в субботу пришли и увели Шуру. Она рыдала, а Шура говорил: «Мама, не убивайся…» Старый Оленев пошел в полицию, стоит, кланяется: «Отпустите мальчика». Вышел офицер, говорит через переводчика: «Ты, дед, иди к себе. Мы это дело рассмотрим — причастен ли твой сын к партизанам или не причастен…» В воскресенье утром прибежала к Оленевым знакомая, говорит: «На улице слышно, как Шура кричит, — очень его мучают…» Не могла ходить Феодосия Павловна, но тут не пошла — побежала… Просит: «Отпустите его, он еще маленький». Немец смотрит на нее и смеется.

У Шуры нашли «улики»: карманную лампочку с запасной батареей, карту Германии, вырванную из атласа, и фотографии братьев в военной форме. Его взяли вместе с соседом, молодым педагогом Дешиным. Они дружили: Шура был развит не по годам. Немцы секли Дешина и Шуру. На улице было слышно, как мальчик кричал: «Звери!..»

В понедельник, чуть рассвело, старый Оленев стоял у хода в полицию. Долго он ждал. Наконец офицер вышел в сени. Переводчик прочитал по бумажке.: Петр Дешин и Александр Оленев расстреляны за связь с партизанами. Офицер кивал головой и улыбался. Оленев хотел что-то сказать, но не смог. — Он молча стоял. Немцы его выкинули на улицу.

Остались Оленевы с дочкой Лидой. Девочка работала на парниках. Феодосия Павловна говорила: «Боюсь, Лиду угонят…» Пережили суровую зиму. Настала весна. Немцы радовались, пили шнапс и кричали старой Феодосии Павловне: «Матка, танцуй!..» А двадцать пятого мая пришли полицейские и увезли Оленевых на станцию. «Куда везете?»— спрашивал шестидесятилетний Кузьма Иванович. «Сначала в Барановичи, а там посмотрим». Феодосия Павловна вздыхала: «Не доеду я, и муж не доедет». Немцы спокойно отвечали: «Ничего, если умрете, дочка будет работать». Посадили в телятник и повезли на запад.

На вокзале Феодосия Павловна плача говорила своей осетре: «Лена, уморят нас в Германии. Ты, когда вернутся русские, расскажи про Шуру, скажи, как Шуру замучали…»

Елена Павловна сидит передо мной и рассказывает о горе сестры. Она рассказывает и о своем горе. Елена Павловна на десять лет моложе Феодосии Павловны. Девчонкой она приехала в Гжатск к старшей сестре. Познакомилась с рабочим Сергеем Дмитриевичем Дмитриевым. Вышла замуж, жили неплохо. Был у них единственный сын — Витя.

Перед войной Сергей Дмитриевич заболел тяжелой желудочной болезнью. За один год из сорокалетнего крепкого мужчины он превратился в инвалида. Витя говорил: «Я теперь работник…»

Сначала немцы отобрали корову, а коровы в Гжатске были основой благополучия. Это не простые, но породистые швицкие коровы, которые дают очень много молока. Жители прятали коров, как умели. Но разве спрячешь животное?.. Забрали корову и у Дмитриевых.

В доме поселился фельдфебель. По словам Елены Павловны, он был маленький, чернявый и злой. Как только Елена Павловна выходила из дому, фельдфебель начинал «развлекаться»: он бил по щекам больного Сергея Дмитриевича. Он бил его часами: эта «забава» немцу не приедалась. Вите было четырнадцать лет, но на вид ему нельзя было дать больше десяти. Мальчик тихо говорил матери: «Снова папку били. Хоть бы партизаны пришли!..»

Как-то вечером ворвались в дом два пьяных немца. Это были сопляки. Они стали кричать: «Матка, идем спать». Елена Павловна укоризненно сказала: «Сколько тебе лет?» Один показал по пальцам: двадцать. «И не стыдно тебе? Я старая женщина, мне сорок два года…» Немец засмеялся: «Ганц эгаль» (это неважно). Они стали сдирать платье с Елены Павловны. Она вырвалась и полуголая выбежала на улицу. Бежала и думала: «Сейчас застрелят», — и говорила себе: «Пускай, а на позор не пойду».