Борис Зайцев - Дневник писателя

И вот годы шли. Берлин, Италия, Париж — уже в Париже стало ясно, как далека родина. Уже в Париже видели мы торжество наших врагов — засели они на Гренель {57} 57 В особняке на рю де Гренель размещалось советское полпредство во Франции. , и самые «интеллигентнейшие», самые «передовые» целовались с ними. Человеческая глупость, подлость и продажность мило расцветали. Земля же родная орошалась, все по-прежнему обливалась кровью: на щедро утучненную почву пали девочкины цветочки!

Годы долгой, крестной муки российской — вот подходят они к пределам. Что такое произошло с татарами? {58} 58 Эмигранты нередко называли власть большевиков новым татарским игом, «ордой». Чувствуют они свою близкую гибель? Последние судороги? Или — чувствуют безнаказанность, торгашескую тишину Европы? «Все сойдет!» Мир — пустыня. «Нет истины, все позволено».

Ну что же, закроем сотни церквей. Будем расстреливать священников — отправим на мученическую смерть батюшку Колерова со всем приходским советом {59} 59 Колеров Федор Ксенофонтович (1882–1929) — настоятель храма Преображения Господня в г. Кимры. Был осужден на показательном процессе по обвинению в контрреволюционной деятельности и 29 ноября 1929 г. расстрелян вместе с несколькими прихожанами. . Засадим в Соловки и Сибирь епископов — и того удивительного старика, что у Ледовитого океана, в простой избе ежедневно совершает литургию о всех и вся, у ледяных волн в светлом веселии молится за Россию. Ничего, будем сжигать иконы, снимать колокола, запрещать звон в Москве, взрывать Симонов монастырь {60} 60 В январе 1930 г. были взорваны пять из шести храмов, несколько башен и стены древнего Симонова монастыря. — в 1933 году не останется у нас религии {61} 61 Первый пятилетний план социалистического строительства в СССР (1928–1933) предусматривал, в частности, коллективизацию сельского хозяйства и борьбу с религией. .

Будем резать детей в Трехречье {62} 62 В 1929 г. отряды под руководством комиссара Моисея Жуча совершили несколько карательных походов с территории СССР на поселения казаков и русских переселенцев в Маньчжурии. Набеги сопровождались зверствами и истреблением всего населения — от детей до стариков. , выселять «кулаков», отправляя их в дальние края на голодную смерть — кулаков пять миллионов — извести их надо постараться, требует времени. Поздно ночью проезжал я в Москве раз мимо чеки. Старичок извозчик вез меня. «Ну, как, — сказал я, — по ночам небось стараются?» — «Известное дело, — ответил он с простотою и равнодушием гомеровскими, — работы много, ране как к пяти, к шести никак не управиться» — теперь, может быть, седобородый мой олимпиец на своей шкуре узнал в деревне, как много хлопот, как трудно до зари «управиться». Что же, время найдется. Друзья Макдональды и Блюмы {63} 63 Осенью 1924 г. Англия и Франция установили дипломатические отношения с СССР, признав де-юре советское правительство, что вызвало возмущение у части русской эмиграции. Премьер-министром Англии тогда был Джеймс Рамсей Макдональд (1860–1937), а во французском парламенте значительную роль играла социалистическая фракция, возглавляемая Леоном Блюмом (1872–1950). поддержат, «на Западном фронте без перемен». Будем расстреливать в день по пяти человек, это немного, конечно, — не способ «управиться», но остальных разорим, переморим и «переплавим» так, чтоб из кулака выплавить, скажем, Яновича {64} 64 Янович — чекист, ведавший аппаратом ГПУ в советском полпредстве в Париже. В 1937 г. расстрелян Ежовым. (См.: Прянишников Б. В. Незримая паутина. ВЧК — ГПУ — НКВД против белой эмиграции. [СПб., 1993.] С. 426.) . Пусть Милюков с Керенским читают доклады парламентариям о нашем терроре: все это правильно, но ни к чему. Всюду у нас есть свои, хорошо закупленные, наши гости на банкетах в Гренель, у нас все поставлено, все предусмотрено: постановят «изучить положение» в России, уж десять лет изучают, а наше дело тем временем вольное.

На Кресте наша Родина, что говорить: распинают ее, на наших глазах распинают, что ни день, глубже вбивают гвозди. Не снегами занесло, страшная, клубящаяся туча, с дьявольским заданием: в пять лет все «дезинфицировать», все уничтожить, выморить более крепкое крестьянство, извести интеллигенцию, мораль, религию — голого дикаря посадить на престол славы.

Только уж мало становится и самой русской земли. Хорошо бы забраться и под голубой воздух Франции, и в старинно-джентльменскую Англию.

«Голубой воздух Франции!» — воздух свободы и культурной жизни, человеческой, а не дикарской. Иду в голубом этом воздухе чудесным утром по Булонскому лесу и дышу им, глаз любуется синеющей дымкой Мон Валерьяна, а сердце тяжело, вспухло сердце, как говорят итальянцы про бурное море: «mar grosso». В каждом автомобиле точно бы «те»: ложный ажан {65} 65 Одним из сообщников похитителей генерала Кутепова был подставной полицейский, стоявший на углу улиц Удино и Русселе. , недели стоявший на перекрестке, где ему вовсе не полагается стоять, дама в бежевом, бритый господин лет пятидесяти пяти. О, всех Яновичей не переберешь! Не опросишь всех дам и барышень в бежевом (цвет как раз модный).

Сейчас страдные дни для нас, русских. На какое ни гляди небо, на какие каштаны, озера — облик Креста заслоняет все. Он дан нам теперь здесь просто, зрительно: человек с черной бородой, которого на днях еще встречали в церкви, сильный, крепкий, упорный — ныне принял этот Крест, за Россию и за нас всех. В хмурый вечер, сырой и туманный, был я на молебне в церкви галлиполийцев {66} 66 Близ турецкого городка Галлиполи на берегу Мраморного моря в 1920–1921 гг. размещались части Белой армии Врангеля после эвакуации из Крыма. Несмотря на суровые условия, в лагере поддерживалась образцовая дисциплина, крепло воинское братство. Впоследствии в память о пребывании в Галлиполи было образовано Общество галлиполийцев. Стараниями общества в Париже, на rue Mademoiselle была устроена военно-походная церковь во имя преп. Сергия Радонежского (в 1932 переведена на rue de la Faisanderie). на рю Мадемуазель. Вот уж где нет «туалетов». Шоферы, рабочие, барышни, дамы в потертых пальтишках, странники русские, тело и душа России страждущей — все мы без завтрашнего дня, без текущих счетов, — мы стояли и молились «о здравии воина Александра», и надо верить, и надо молиться, сколько бы ни было сердце «mar grosso». «Слышишь ли меня, батько?» — отвечал Остап. «Слышу, сынку!» — отвечал Тарас Бульба. Было ощущение: да поддержит ток добра, из Церкви излучавшегося, «воина Александра» в горчайшие, может быть самые грозные, минуты его. Если же жизни физической, страшного марева, в котором бьемся, уже для него нет, то в ином, верим, светлейшем, чем наш, мире да сольются наши чувства, в таинственных излучениях своих, с его душою.