Андрей Рудалёв - Жизнь по чужим лекалам

Как-то Захар Прилепин в своем ЖЖ отметил: «Главное, что Ноггано и Гуф сделали то, что в свое время сделали Цой, Кинчев и прочие, — они «выговорили» целое поколение, нашли ему язык, насколько возможно адекватный и максимально честный». Разве новые реалисты не делают то же самое?

Я не музыкальный критик и мало что в этом смыслю, но и для меня очевидно, что параллелей между роком «в свое время» и новыми читающими свои тексты пацанами масса. Эти пацаны строят свой образ, пишут свою музыку-судьбу, и здесь их можно воспринимать за реинкарнацию полуподвальных 80-х.

Асоциальные, аморальные типы, матерщинная гопота, наркоманский бред… Саранча и пираньи, варвары и деграданты… О ком это? О новореалистах или рэперах?

Да нет, именно что новое! Это «музыка моего гетто», как у Ноггано. Какое время — такая музыка, такая литература, такой реципиент. И находит ли она в этом времени прекрасное и что это за прекрасное — другой вопрос.

Какое время — такие и судьбы. Баллада «Настенка» у Ноггано. Юная прекрасная с «бездонными глазами» приехала из Красноярска пытать счастье в столице. Различные модные показы, работа за копейки. Пафосные женихи и спонсоры-ухажеры. Потом проигранная в карты и после этого — дорогая путана. Виски, дурь, а в глазах «холод и пустота». Масса душераздирающих обыденных историй, мет времени.

Какие судьбы — такое и время. Шумная история: после известной аварии в Москве, в которой в столкновении с VIP-автомобилем погибли врачи, заговорили о том, что рэп стал носителем социального протеста. Композиция по конкретному поводу рэпера Noize MC «Мерседесом» вырулила в бесчисленное множество компьютерных динамиков.

Ноггано, Гуф, Noize MC, Иезекииль 25–17, Вис Виталис — чем вам не «новый реализм»?!

Про русский рок уже много сказано. Стал не тот, потерял остроту. Кто еще там шевелится? Шевчук, Борзыкин, нижегородец Вадим Демидов?.. Рок обрел статусность, давно вылез из подвалов и крутит дорогие «гайки» на пальцах, как Макаревич на приснопамятной встрече-пикировке Путин — Шевчук.

Ситуация эволюции рока отлично описана у Романа Сенчина в романе «Лед под ногами». Главный герой романа — Денис Чащин, молодой человек, который некогда считал себя рок-музыкантом. С рок-культурой он собирался связать свою жизнь. Приехал из Сибири, жил в двух столицах. Потом стал работать в редакции журнала своего друга. Журнал предназначался как площадка для раскрутки одаренных музыкантов, но со временем превратился в бизнес.

Большое разочарование Чащина постигло, когда увидел навязчивые концерты в стиле «Голосуй или проиграешь», в которых участвовали его кумиры. Он понял, что «рок-музыканты меняют протест на присягу…».

Рок — вызов конъюнктуре, сам становится конъюнктурным в стиле известных выборных шоу, попсоватым или агитационным. Революции всегда противостоит контрреволюция. Демократия, по мысли одного из героев романа — Димыча, погружает человека в вязкое желе. Писатели начитают писать традиционно, бывшие рок-музыканты — жить обычной жизнью. Привычка к жизни побеждает.

Как здесь быть, как изменить эту динамику обреченности впадения в привычку, инерцию затухания, как не стать насекомым? Может быть, начать говорить другим языком — языком рэпа или «нового реализма»?

Молодой прозаик Евгений Алехин читает свои тексты в рэповой группе «Макулатура», высказывает свою гражданскую позицию, реагирует на какие-то социальные явления. У «Макулатуры» есть композиция «Основы писательской жизни». По-моему реалистично, новореалистично.

В одной из песен Вис Виталиса, который как раз дрейфовал от рока к рэпу, такие строчки:

Чем не новореалистический манифест?

Что есть предмет литературы? Да, человек, да, человеческие взаимоотношения, да, его чувства, мысли, поступки. Но когда возникает вопрос: для чего? Мы пытаемся что-либо выговорить по типу: чтобы показать, донести и т. д. Сейчас много пишут и пишут достаточно хорошо. Владеют словом, но словом не настоящим, сделанным по большей части из папье-маше. Искусственность слова задает тон, делает погоду и диктует специфику его применения. Сейчас много пишут и говорят о необходимости манифестального начала, о необходимости в литературе манифеста. Но о каком манифесте (разве только на техническом уровне) можно говорить, когда слово — пыль, когда слово — прах, когда слово ничего не значит, когда оно не обладает той силой, которой должно обладать. А почему не обладает? Потому что заново возникает тот же самый вопрос: для чего?..

Сила слова в том громадном идейно-нравственном заряде, который оно несет и в этом плане слово — аксиологическая категория. Вся красота, эстетическая сторона слова изнутри подсвечивается его нравственным, духовным, сакральным смыслом. И в этом плане красота, как и в православной традиции, есть внешнее выражение внутренней чистоты. Нужно вернуть слову его первоначальный смысл или хотя бы попытаться приблизиться к этому.

Слово пало жертвой мира переоценки ценностей, мира без традиционных ценностных координат, который одним из первых открыл нам Ницше. Голос Ницше — был голосом человека Нового времени, как громовые интонации титанов Возрождения — отзвук той эпохи. С него это время собственно и началось. Ницше взял на себя чрезвычайно сложную роль: ему нужно было только, как в античном театре, надеть маску. Но, надев, он перевоплотился полностью и сам позабыл, что играет в «нового человека». У него все стало слишком человеческим, слишком страстным. Ему пришлось отречься от себя, Фридриха Ницше, сына пастора, чтобы стать типичным среднестатистическим бюргером. Раз, надев маску, он вынужден был идти с ней до конца. А ведь под маской этой совершенно не видно лица. Будто сказочное проклятие преследует: овечья шкура приросла и ее можно снять, только оторвав вместе с мясом. Говоря о свободе, он стал не свободным в суждениях, будучи глашатаем Нового времени, он не мог отступить от его стереотипов ни на шаг. Говоря о силе, он стал слабым (душевно слабым, в первую очередь).

Причем этот трагический разлад характерный для Ницше, стал практически типичнейшим явлением. Человек вступил в конфликт с «человеческим», сокрытый под личиной истинный лик человека, с маской «нового человека», сильного, свободного. Пример Владимира Маяковского здесь очень показателен. Взять хотя бы его стихотворение «Провалилась улица», в котором проявлен глубокий трагизм личности, причина которого коренится в том, что он всегда пытался казать иным, чем есть на самом деле. В творчестве поэта этот разлад достиг своей крайней точки, и мы знаем финал… Роль Достоевского в этой связи выглядит предпочтительней. Указав на «нового человека», новое время, он смог отстраниться, встать поодаль от всего этого временного потока, слепо движущегося вперед. А все потому, что он был человеком верующим, для которого вера через искреннее ее переживание, стала единосущной личности.