Елена Семенова - На этнической войне

Однажды моя мама не выдержала и высказала своё возмущение по поводу того, что мне поставили двойку за сочинение, а моему однокласснику-узбеку, хотя у него ошибок было раза в три больше, поставили четвёрку. Учительница возмущённо ответила: «Ну не могу же я сравнивать Чиланзарского с Усмановым!» Я злился, а мама пыталась меня успокоить — она говорила, что учительница просто хочет, чтобы я хорошо знал свой родной язык. Став взрослым, я простил ей свою обиду, ведь она действительно учила нас хорошо, за что я ей благодарен. А то, что она ставила узбеков выше нас — так над ней тоже довлели инструкции РайОНО. Ведь мы «жрали их хлеб»…

Хотя, я до сих пор не понимаю смысла узбекской риторики: «Мы делили с тобой хлеб, а ты…» Может возникнуть такое впечатление, что узбеки приходили в хлебный магазин, платили 30 копеек за буханку белого хлеба, ломали её пополам и отдавали половину первому попавшемуся русскому, который стоял на улице и только этого и ждал. Чушь конечно!

Мы стояли в одной очереди — русские и узбеки, и когда подходила наша очередь, мы сами расплачивались за свой хлеб из тех денег, которые заработали мы сами или наши родители. Никому бесплатно хлеб не выдавали. Так почему хлеб был «узбекским»? Только потому, что пшеница, из которой он был сделан, зародилась на узбекской земле? Но тогда почему узбеки не признавали меня и моих соплеменников за своих? Ведь мы тоже родились на узбекской земле!»

Как отмечает Чиланзарский, обстановка в республике накалялась с 70-х годов, а к 80-м уже балансировала на грани:

«В 80-е уже было страшно ходить по городу в ночное время, а по махалям (местам компактного сосредоточения узбеков) — и в дневное. Группы молодых узбеков могли оскорбить, унизить и даже жестоко избить одинокого прохожего, что зачастую сопровождалось грабежами. Были и попытки изнасилований прямо в метро. А уж случаи, когда водитель автобуса останавливался и «просил» всех русских выйти, чтобы автобус смог продолжить движение, были просто штатными.

Каких только привилегий не было у узбеков по сравнению с русскими — всего не перечислишь. В 99 % случаев начальником ставили узбека, а замом — русского: это чтобы работа не встала. В 99 % конфликтов нам, русским, говорили, что мы должны понять национальные чувства узбеков, смириться с перекосами в их обычаях, которые так или иначе ущемляли наши права (например, всенощные свадьбы перед рабочим днём, проходившие во дворах домов под грохот 100-ваттных динамиков). Вы будете смеяться, но школьницу-узбечку могли освободить от субботника только потому, что её папа не разрешает ей носить брюки, а в юбке подметать или мыть окна не удобно.

К тому, что произошло в Узбекистане и с узбеками за последнюю сотню лет, очень подходят слова одной из песен времён революции: «Кто был никем — тот станет всем». Оставив Узбекистану высокоразвитую культуру, науку, промышленность, инфраструктуру, Россия даже освободила его от внешних долгов СССР, приняв всю их тяжесть на плечи своего народа. И всего этого оказалось мало, т. к. русские были и остаются в представлении узбеков «кровавыми оккупантами», которые должны покинуть их территорию.

Но самое смешное, что прогоняя нас, они сами едут в Россию — пока что в основном на заработки, но не редки случаи, когда и на постоянное проживание со сменой гражданства. Перед самым моим отъездом одна узбечка мне даже пожаловалась, что после независимости стало жить намного хуже, и что русским ещё не так плохо как узбекам — им, мол, есть куда уезжать, т. е. в Россию, а узбекам, бедолагам, некуда — их в России не любят. Вот так: «хитрые» русские как всегда оказались в выигрыше!»

«Пятиминутки ненависти» в школах, о которых упомянул автор, после распада Союза превратились в общегосударственные мероприятия. В столице Узбекистана, где в срочном порядке переименовали более половины улиц, открыли Музей памяти жертв репрессий, где «пятиминутки ненависти» проходят в обязательном порядке.

«Основная часть мемориального комплекса была сооружена в 2000 году по инициативе и под руководством президента Ислама Каримова, о чем повествует англоязычная надпись на гранитной стеле, выполненная позолоченными буквами, правда, с грамматической ошибкой. Общий замысел — его же, — пишет корреспондент сайта ferghana.ru Олег Байрамов. — Сюда, в Музей памяти жертв репрессий, регулярно приводят на экскурсии школьников, студентов, учителей, врачей, солдат, курсантов, милиционеров и служащих со всех областей Узбекистана. Среди экспонатов — фотографии, выписки из документов, старые газеты, географические карты, сабли, ружья, винтовки, плетки, печатная машинка, граммофон, книги и прочие предметы быта. Экспозиция составлена так, чтобы вызвать чувство праведного гнева по отношению к злобным русским захватчикам и угнетателям.

Во время моего первого посещения музея женщина-экскурсовод даже стеснялась читать мне свою лекцию, неловко улыбалась и смягчала выражения. Что касается посетителей-узбеков, то, получив отмеренный заряд ненависти и пропитавшись им на всю катушку, они покидают музей едва ли не со стиснутыми зубами. Это я тоже ощутил на своей шкуре: по залу передвигалась группа каких-то курсантов из Ферганской долины, так вот ближе к концу экскурсии они дружно принялись метать на меня злые и воинственные взгляды».

Подвергая резкой критике политику властей Узбекистана, реализующих лозунг «Узбекистан для узбеков», автор замечает:

«При всех ужасах коммунизма в Музее памяти жертв репрессий коммунизм как таковой, как преступный тоталитарный режим, вовсе не осуждается. И, — это и есть то, о чём я хотел сказать, говоря о периоде советской власти, — несмотря на то, что устанавливали его не только русские, но и активно действующие представители среднеазиатских народностей, о местных коммунистах в музее говорится мало или почти ничего.

Причина проста: упоминания об узбекских коммунистах смазывают стройную картину того, что «во всем виноваты русские». Что касается осуждения коммунизма в целом, то здесь всё ещё проще: следующим шагом в этом направлении могла бы стать люстрация, то есть запрет всем бывшим коммунистам, а также штатным и добровольным сотрудникам спецслужб (пособникам преступного режима) занимать государственные должности. А в Узбекистане вся правящая верхушка — сплошь бывшие чекисты и коммунисты.

Поскольку временной период, охватываемый экспозицией Музея памяти жертв репрессий, очерчен чёткими рамками — Средняя Азия в составе России-СССР — то получается, что вопреки названию, это музей не памяти жертв репрессий вообще, а исключительно тех, что были во времена русских. Но почему же только их? Разве наибольший ущерб городам и селениям Средней Азии нанесли именно русские? Разве это они оставили после себя развалины мёртвых городов? Интересно, как бы отреагировал Каримов, если бы аналогичный музей открыли таджики и принялись проводить в нем уроки ненависти по отношению к монгольским и тюркским захватчикам?