Элиот Уайнбергер - Блевота

В искусстве это означает, что иметь какое бы то ни было влияние практически невозможно. Первое издание «Бесплодной земли» было напечатано тиражом всего 500 экземпляров, но книга преобразила поэзию на многих языках и стала известна всем читателям современной поэзии, хвалили они ее или хулили. Сейчас вообразить такое нельзя: последней книгой, оказавшей немедленное воздействие на всю мировую литературу, стал роман «Сто лет одиночества», а произошло это тридцать лет назад, когда Век Массового Размножения еще не наступил.

Для создателя искусства это также означает, что производство подразумевает сознательный отказ от потребления, хоть и временный — для того, чтобы высокомерно объявить о своем праве или необходимости церемонно поместить собственный крохотный листочек в эти джунгли. В массе населения ощущение беспомощности среди размножающегося человечества и его продуктов помимо всего прочего привело установлению групповой самобытности — она служит не только утверждением сообщества и себя в распадающихся традиционных социальных блоках, но и способом, хоть и неявным, удержать собственный потребительский интерес в человеческих масштабах. Приверженность религиозным учениям в их наиболее строгих формах аккуратно расчленяет большую часть всего мира на приемлемое и табу.

Монолитные сторонники этнической или сексуальной тождественности могут удовольствоваться работой только своих союзников и бесстыдно презреть всех остальных. Намереваясь (в своих конструктивных аспектах) стереть наихудшие формы провинциализма, групповые тождества взыскуют убежища нового провинциализма космополитизированного мира: мечты об упорядоченной и сосредоточенной жизни, где человек знает, что именно он хочет знать и познавать.

А мы, все остальные, можем лишь набивать себе брюхо, блевать и набивать себе брюхо снова. Это не пиршественная блевота римлян, служившая неким ритуалом — демонстрацией благосостояния или власти посредством всевозможнейших расточительств. Это стыдливая блевота, блевота обжоры, которая, быть может, и стала символом эпохи.

В трудах по психологии булимия девочек–подростков в общем и целом рассматривается как саморазрушительная реакция на ощущения собственной неадекватности («Я тупая, уродливая, жирная»), стыда («Моя семья бедная»; «Надо мной сексуально надругались») и неудачи («Я не успеваю в школе, у меня не получается заводить друзей, встречаться с мальчиками…»), равно как и стратегия уклонения («…а значит, я не буду и пытаться»). Таковы после легкого перевода чувства почти всех людей в среде западного гиперпроизводства: «Я потребил слишком много вещей; у меня нет никакой возможности успевать за новыми вещами для потребления; я вечно потребляю что–то не то; я слишком глуп или неинформирован, чтобы знать, что именно мне следует потреблять; я потребил слишком много не тех вещей; вещей просто слишком много, поэтому я не буду потреблять ничего…» Западный потребитель живет с чувством вины за излишества, за головокружение выбора, за необходимость идентифицировать себя через собственный выбор (в современном разговорном американском языке одним из способов сказать «Я люблю спагетти» будет «Я — человек спагетти»), за сомнения в себе, видимые окружающими в его выборе, за непрекращающуюся убежденность, что выбор сделан неправильно (марка видеомагнитофона, цвет обоев, модель дивана, любовник или супруг), когда вокруг — столько других вещей.

Средства массовой информации всегда привлекали показом того, чем мы не являемся и чем бы хотели стать, демонстрацией жизни, где есть место богатству, приключениям и страсти. Образы блевоты, вспыхивающие перед глазами, когда человек нервно переключает каналы со своего пульта дистанционного управления, присутствуют на экране не только как причудливые новшества, заставившие бы нас задержаться на определенном канале и его рекламных паузах. Они там еще и потому, что нам бы хотелось расчистить немного пространства, освободить объем, изгнать всю эту полупереваренную материю из мозгов, на мгновение остановить нескончаемое потребление и сопутствующие ему тревоги, снова познать чувство голода и ощущение удовлетворения. Мы смотрим на блюющих людей, потому что нам самим хочется блевать — блевать всем, включая эти образы блюющих людей.