Борис Чехонин - Журналистика и разведка

В тот сентябрьский вечер 1964 года мне удалось познакомиться с еще одним человеком по фамилии Хосака, работавшим на советского разведчика, а затем сидевшего в тюрьме Сугамо в соседней с ним камере-одиночке. Несмотря на соседство, Хосака встретился с Зорге в тюрьме всего один раз. Случайная встреча произошла в парикмахерской, куда заключенных приводили стричься четырежды в год. Вне камеры на головы узников надевали специальные сетки, закрывавшие лицо. Заключенные не знали, кто находится в тюрьме. В парикмахерской сетки приходилось снимать. Когда Хосака посмотрел на соседа, то невольно вздрогнул. Рядом в кресле сидел Зорге. Он улыбнулся и сказал несколько ободряющих слов.

Тюремная жизнь была не из легких. Камера — бетонный пенал, пять шагов в длину и три в ширину, почти такая же, как у нас во Владимирской тюрьме. Наверху крошечное зарешеченное оконце. Летом жарко, нечем дышать, зимой холод. Подъем в шесть утра, через час проверка. Трое надзирателей констатируют: пока жив! Заключенный встречает их, распластавшись в земном поклоне. Далее завтрак — горстка риса или ячменя, чашка супа. Обед и ужин полагалось покупать за свои деньги. Если родственники заключенного были бедны, он не получал ничего. В девять утра начинались допросы. Днем выводили во двор на прогулку. Двор разделен на восемь секторов. Двадцать минут топтания вокруг чахлых деревьев, посаженных в центре каждого сектора.

Хосаку приговорили к длительному сроку заключения, ему удалось выжить в тюрьме, невзирая на голод, холод и пытки. Как устроена жизнь! Погиб он уже после нашей с ним встречи — в шестидесятые годы. И погиб у меня на глазах в Советском Союзе, стране, ради которой в Японии не раз рисковал собой. Мы с женой отдыхали летом в Крыму. Как-то утром в «Артеке» мы спустились к морю из гостевой дачи ЦК ВЛКСМ. На берегу у кромки воды лежал человек. Дежурные спасатели делали ему искусственное дыхание. Я узнал его это был Хосака. Через несколько минут к пляжу подъехала санитарная машина. Врачи констатировали смерть. Тело погрузили и увезли в морг. Несколько дней спустя на лодочном пирсе появилась элегантная пожилая японка. Она долго смотрела в морскую даль, затем набрала в небольшую бутылку воды и пошла к ожидавшему на берегу автомобилю. Кто-то сказал мне: жена Хосака, прилетела из Токио.

Как случилось, что Хосака утонул около «Артека»? Соратника Зорге пригласили посетить Советский Союз. Принимали по высшей категории и, конечно, без удержу поили. И так изо дня в день в Москве, в других городах, в Крыму. Накануне также устроили застолье — недалеко от Ялты, в Массандре, хранилище редких, замечательных вин. Утром повезли знакомиться с «Артеком», сказочным местом, где отдыхали номенклатурные дети. Хосака решил искупаться, вошел в прохладную воду, немного проплыл и незаметно для всех исчез. Когда его хватились и нашли под водой, было поздно. Инфаркт. В тот грустный для меня день невольно вспоминались старые порядки в профсоюзах при Сталине, когда спаивали иностранных делегатов. Культ развенчали, а в остальном порядки остались теми же.

29 сентября 1943 года суд вынес свое решение: Зорге приговорили к смерти через повешение. Заключенный выслушал приговор спокойно. Прав, на все сто процентов прав был генерал Макартур, когда заявил, что советский разведчик отличался стойкостью и силой духа.

Зорге и его ближайшему соратнику Одзаки отныне оставалось одно ждать развязки. Известно: нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Даже в повседневности, когда ничто не угрожает. Ожидание смерти в камере мучительно по-настоящему. Верховный суд отклонил апелляцию, но с приведением приговора в исполнение почему-то не торопились. Возможно, в высших инстанциях еще сохранялась надежда на торг с Москвой. Так или иначе, советскому разведчику было отпущено судьбой еще почти одиннадцать месяцев жизни. Зорге об этом не догадывался и был готов к тому, что его в любой день поведут на казнь. Необыкновенная сила духа помогла ему раздавить ужас смерти, взять себя в руки и начать работать. В полутемной камере, то задыхающейся от зноя, то превращающейся в ледяной склеп, он проводил долгие часы за подобием стола и что-то писал. Что? Говорят, это были строки, обращенные в будущее. Он не знал, что будущему, тому самому светлому коммунистическому будущему, в которое он верил, история не оставила места на нашей земле. Что в 1991 году распадется идеал его государственного устройства — Советский Союз, что указом президента новой, уже не Советской, России, будет запрещена компартия, а страна пойдет, спотыкаясь, падая, топчась на месте, но все же пойдет по так называемому демократическому, или проще — капиталистическому, пути. В ней появятся «олигархи», миллионы голодных и нищих, воровство и преступность в небывалых масштабах, которых никогда не знала Россия ни при царе, ни при большевиках. Хорошо, что Рихард не дожил, не увидел этой трагедии, как другие его коллеги-разведчики на Западе. Впрочем, не только они. Мне помнятся встречи с одним из выдающихся военачальников нашей страны в восьмидесятые годы — начальником Генерального штаба Советской Армии маршалом Ахромеевым. В свое время на этот штаб работал и Рихард Зорге. Мы, журналисты, глубоко уважали маршала за светлый ум, за детальное знание проблем ядерного разоружения, наконец, за его скромность и высокую добропорядочность. Нас буквально потрясло сообщение о его самоубийстве. Тело советника Горбачева обнаружили 21 августа 1991 года в его служебном кабинете в Кремле. В оставленной им записке говорилось: «Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что считал смыслом моей жизни. Я боролся до конца…» Да, нет ничего страшнее крушения идеалов, которым посвятил жизнь.

Днем Рихард Зорге работал в камере за подобием письменного стола. Его «исповедь» принимала объемный характер. В ней уже значилось свыше тридцати тысяч слов. Дописать бы труд до конца! К сожалению, не удалось. Последнее творение замечательного разведчика и журналиста прервала суровая судьба камера тюрьмы, где совершалась казнь.

Днем Зорге работал. Так время летело более незаметно. Вечерами трудно было заснуть. Надзиратели рассказали потом его гражданской жене, вернее любовнице, с которой он жил, что ночами он подолгу ворочался на коротких для его роста нарах, иногда часами лежал с открытыми глазами. И, видимо, о чем-то думал, что-то вспоминал. Вспоминал, но что именно? Об этом можно только догадываться. Сам заключенный уже никогда не расскажет, не напишет об этом. Но почти наверняка мысли были о жене, оставшейся в Советском Союзе. Он не знал, что она уже исчезла где-то в Сибири, что ее уже перемололи жернова сталинских репрессий. Чаще вспоминалось другое собственная судьба разведчика и журналиста.