Борис Чехонин - Журналистика и разведка

Роберт Элмстон приехал в Москву из Америки. Член компартии США, он стремился принять личное участие в строительстве социализма, в подготовке высококвалифицированных кадров, хорошо владеющих английским языком. Среди студентов он пользовался популярностью и уважением. Роберт Элмстон оказался среди первых, выброшенных за борт. К сожалению, так и не удалось проследить за его дальнейшей судьбой. Вернулся ли он на родину или закончил дни в лагерях — полную информацию на сей счет можно найти лишь в архивах КГБ.

Профессор Брегель запомнился как блестящий ученый. Автор учебника и ряда книг о политической экономии капитализма, замечательный оратор. На его лекциях было слышно, как пролетит муха. Что побудило убрать его? Конечно же, «пятый пункт» — он был евреем по национальности. В конце концов, обстоятельства вынудили видного специалиста по экономике эмигрировать в Израиль. Голда Меир пригласила «безродного космополита» на работу советника при премьер-министре.

В 1946–1948 годы в актовом зале нашего института шли бурные открытые комсомольские и партийные собрания. Выступавшие громили «космополитов». Под этим словом подразумевались как преподаватели евреи, так и люди этой национальности в целом. С трибуны звучали обвинения и в адрес советских и международных еврейских организаций, в первую очередь Еврейского антифашистского комитета. Термин «безродный космополит» сделался синонимом слова «еврей». Нам внушали, что советские граждане еврейской национальности разделяют идеи международного сионизма и поэтому не могут быть по-настоящему преданными советскому государству. Эта пропаганда встречала у части студентов позитивный отклик, особенно у тех, кто вел голодную и холодную жизнь в общежитиях. Они видели, как их сокурсники-москвичи, у которых отцы занимали «хлебные» посты в промышленности и торговле, одевались по последней западной моде, приезжали на занятия за рулем тогда еще редких собственных «москвичей», «побед» и даже трофейных автомобилей, делились порой рассказами о загулах в известнейших ресторанах и компаниях золотой молодежи. Как тут не поверить в жизненную актуальность сданного было в архив старого лозунга «бей жидов, спасай Россию!»?

Антиеврейские настроения в нашей студенческой среде сравнительно быстро пошли на убыль. Особенно когда в круговерть расправ стали все чаще попадать твои однокашники не только еврейской национальности. Маразм крепчал. Память возвращала историю следователя Мишагина и других жертв того времени. Из аудиторий один за другим стали исчезать люди. Их товарищи потом шепотом рассказывали об арестах. В конце пятидесятых я встретился в Москве с Майей, бывшей студенткой персидского отделения. Ее реабилитировали, приняли в партию, восстановили в институте, носившем уже другое название. В кафе Дома Дружбы мы заказали бутылку вина и вспомнили прошлое. Майя рассказала об ужасах северных лагерей. Ей помогло выжить на зоне лишь то, что судьба наградила артистическим даром и помогла стать звездой художественной лагерной самодеятельности.

Сегодня, когда спустя полвека думаешь об отшумевших сороковых годах, чаще всего вспоминается иная веха студенческих лет — языковая практика. Признаюсь, с позиций тех лет нынешнему молодому поколению японоведов, в том числе моим сыну и дочери, можно лишь позавидовать. Вот уже много лет студентов японского отделения Института стран Азии и Африки (так называется бывший наш вуз) посылают на практику в Японию, где они в течение года совершенствуют языковые знания, постигают историю, культуру, национальные традиции, особенности местного образа жизни. Нам о такой практике не приходилось мечтать. После третьего курса в особом отделе нашего института за железной дверью мы заполняли специальные анкеты. Заполняли не все, а лишь те, кто прошел предварительный отбор. Спустя месяцы строгой фильтрации в органах контрразведки, куда руководство института представляло наши документы, прошедшие проверку счастливчики направлялись работать переводчиками в лагеря японских военнопленных. Их насчитывались сотни. После капитуляции Японии в советском плену оказалась практически вся Квантунская армия — около полумиллиона солдат и офицеров.

Разные это были маршруты, так же как и сами лагеря. Одним студентам предстояло практиковаться в Подмосковье, другим в Казани, республиках Средней Азии, на Дальнем Востоке. Неодинаковыми были и условия практики. Мы завидовали тем, кто попадал в обычные лагеря. Пленные там расконвоированы, передвигаются по улицам без традиционной охраны автоматчиков и немецких овчарок. В таких лагерях у переводчиков нет никаких забот, кроме языковых. Нам же с Юрой Козловским, ставшим впоследствии видным ученым, специалистом по японской философии, крупно «повезло». Летом 1948 года нас направили работать на Дальний Восток в небольшой шахтерский городок Сучан, ныне Партизанск, в лагерь «строгого режима».

Восемь дней едем на третьих полках общего вагона. На станциях в Сибири стоят товарные эшелоны, везущие куда-то людей. Вот они, их пассажиры: длинная вереница женщин с коромыслами на плечах под охраной автоматчиков и собак протянулась от товарняка к станционной колонке с водой, дети, старики, просящие из открытых дверей вагонов хлеб у пассажиров «гражданских поездов». К ним не подойдешь, рискованно даже бросить кусок издалека. Охрана строго пресекает любые человеческие контакты. Женщины, дети, старики — члены семей бандеровцев с Западной Украины. Их насильственно переселяют в Сибирь и на Дальний Восток. Жуткую картину дополняют покосившиеся дома редких деревень, бедно одетые, голодные местные жители. Последствия войны чувствуются и здесь, за тысячи километров от мест, где по стране прокатился огненный ураган Отечественной войны.

В Сучане нас встречают высокие терриконы шахт, маленькие домики, утопающие в зелени садов, и колючая проволока лагеря. Сопровождающий офицер поселяет нас в крохотной комнатке одноэтажного деревянного барака. Обстановка нехитрая: две железные кровати с ватными матрацами и серыми солдатскими одеялами, древний стол с двумя стульями и подслеповатое оконце. Зато у вас есть важное преимущество, утешает провожатый, — близко от лагеря.

Лагерь действительно рядом. Из окна видны тройные ряды колючей проволоки. Между ними мертвая зона. Там дежурят собаки, и через каждую сотню метров вышки с автоматчиками. Невольно ловишь себя на мысли: отсюда не убежишь. Стоит незнакомцу приблизиться к колючему заграждению, как с вышки раздается окрик «стой, кто идет!». Не дай бог промедлить с ответом, рискуешь получить пулю.