Наталья Иванова - Ностальящее. Собрание наблюдений

Автобусы здесь двухэтажные. Только не красные, как в Лондоне, а разноцветные. И трамваи здесь тоже двухэтажные.

Поехала снова в Шат-Ин, дабы посмотреть знаменитый монастырь десяти тысяч Будд. Нашла. Жара. Американские туристы в шортах, панамах, кедах. А я в колготках и лакированных туфельках. Нужно забираться на большую высоту — часть дороги, правда, можно проделать на фуникулере. Со мною в тесный фуникулер с деревянными лавками садится молодая пара: она не отрывает от него влюбленных глаз (вот откуда происходит слово «ненаглядный»). А он — узкобедрый, поджарый, жгучий брюнет, глаза миндалевидные, весь сухой, с узкими запястьями, хищным носом и щеточкой усов. Этакий китайский испанец. Здесь такая порода (исчезающая, это, по-моему, кантонцы) еще попадается. Выйдя из фуникулера, разошлись; я осматривала буддийские достопримечательности и забиралась в гору, за пагодой, все выше и выше. Наверху — часовни, в стены которых вмурован прах умерших, с табличками, фотографиями.

В главном храме монастыря — в алтаре — огромный, пузатый золотой Будда; по стенкам — тысячи маленьких будд… Зашла и глазам не поверила; ну ладно, на алтаре стоят яблоки (в вазе) и апельсины (в воде), а также цветы (хризантемы, гвоздики, еще что-то) в двух симметричных букетах — все как положено. Дымятся куренья, воткнутые в песок. Но что в храме… а в храме: куклы (довольно большие), детская игрушечная машина (в которой помещается ребенок), детский игрушечный домик, еще какие-то яркие игрушки… Ничего не понимаю! И даже — детский манеж! И — пеленки!!! Ну ладно.

Родственники умерших, чей прах погребен здесь, приезжают и, покурив Будде, устраивают здесь же, в специально отведенных зальцах за храмом, поминальные обеды. Сидят торжественные и чинные, за круглым столом.

Пошла еще выше. Никого нет. Только — открытые часовни с карточками и табличками. Даже неприятно. Захожу… вдруг… вижу: тот самый испановидный кантонец держит в руках запакованный в тонкую бумагу большой букет цветов, и пакет этот подожжен с двух концов. Рванула в сторону, чтобы не мешать поминкам; а он — с горящим, разгорающимся в руках букетом — за мной. Оказывается, я, не зная того, рванула в сторону печи, куда бросают поминальные букеты.

Когда только начинаешь подниматься по каменной (серой) монастырской лестнице (весь монастырь на ступеньках, впрочем, и университет тоже) — проходишь мимо двух искусственных прудиков: в одном живут черепахи, а в другом рыбы (рыбищи). Так вот, у старых черепах спины как будто отлакированы красным и зеленым, как детали буддийского храма.

Центр Гонконга — абсолютно Лос-Анджелес или Нью-Йорк. Хлесткие, уверенные, самоуверенные, роскошные небоскребы: в полоску, в клетку, в горошек. На ногах. Без ног. Сразу с пуза. Изысканнейшие попадаются. Самые красивые — это банки. Внизу — площадь. Фонтаны, бассейны, зелень, навесы, плеск воды — в общем, очень славно можно передохнуть. Скульптура Генри Мура, конечно же, в одном из углов площади: два медных полуовала с дырками. Все равно красиво, я Мура уважаю, хоть в Женеве, хоть в Гонконге, хоть в Принстоне. Но вот что интересного: Мур Муром, он-то в углу, а в центре этой самой отдыхательной и фонтанообразной площади стоит памятник абсолютно соцреалистический. С усами, в сюртуке, ботинках, с тростью. Кто такой? Почему с ним местные девчата фотографируются? Подхожу ближе и читаю: «Этот памятник сооружен в честь сэра Томаса Джексона Барт, (м.б., Бартоломью? — Н.И.) (1841–1915) и в знак глубокой благодарности его величайшим заслугам в деле постоянного служения Корпорации Банков Гонконга и Шанхая, чью судьбу он определял в качестве главного управляющего с 1876 по 1902 год».

Памятник — менеджеру. Поэту — здесь — не видела.

Стоит он между колоссальным (этажей 60?) зданием этой самой корпорации, чье название выбито золотом по мрамору, и — Великим, Тихим океаном, к которому я немедленно устремилась.

И попала на паром.

И уплыла. Паром, крашенный зеленой краской, той самой, что красили стены коммунальных кухонь, и носящий гордое название «Серебряная звезда», умчал меня на остров Ко. Сама не знала, куда поплыву, — но плавать по морю или даже по реке люблю ужасно и вот плыву. Кругом китайцы, изредка попадаются европейские лица, которые в китайской толпе все похожи друг на друга. Как родственники.

Пахнет, очень пахнет океаном.

Он голубой, бирюзовый, синий. В нем шастает очень много юрких корабликов и важно плывут огромные паромы.

А еще сегодня (после океана) пошла в частный китайский музей, на 11-м этаже «Bank of China». Вход 10 долларов. Почему-то пишешь свой адрес в книге гостей. Коллекция замечательная, богатая: посуда. Фарфор. Стекло. И — зеркала (бронза): с фениксами, кроликами, со сценами охоты, зверюшками непонятными, дракошками, мифологическими существами. С цветущими орхидеями.

Улицу (квартал) образует небоскреб, и у каждого есть свое имя: «Александра», «Принц Эдуард» там или «Принцесса…». А улицы не обозначены. На первых этажах работают кондиционеры, переливаются водопады, квартет играет классическую музыку — на красном ковровом подиуме… Витрины самых дорогих «домов высокой моды».

В метро можно пройти насквозь целый поезд — нет дверей, разделений между вагонами, сочленения гибкие. И, сидя на металлической лавке, видишь весь поезд насквозь. (Хотя увидеть так — трудно, много народу.)

Так как граница почти открыта — много воровства. При мне в метро пожилой китаец схватил за руку молодого, вырвал у него свой кошелек. А тот убежал — по поезду!

Жалко почему-то стало молодого.

У всех «белых» лица в метро бесстрастные. А у китайцев — оживленные, много мимики, жестикулируют, держатся очень свободно, шумят, громкие, шумные очень. Дети орут.

— Скажите, а у вас есть государственный, я имею в виду, не частный музей китайского искусства?

— Есть. В Китайском университете. Знаете о таком?

— Надо же! А я там живу!

Внизу, у подножия всех гор, а также у станции электрички «Университет», собирается публика, поджидая автобус.

Садится солнце.

На Востоке можно европейцу пропасть, утонуть в нем, раствориться, уйти от себя, отказавшись (с восторгом) от своей цивилизации. Восток «тянет» в себя, как в воронку, как в бездну. Даже лица у китаянок и китайцев здесь (в университете, например) таинственные. Или — кажется? Кажется. Но мы же ведь живем по тому, что «покажется». И еда — тонкости неописуемые. Так и Россия «тянет» очень многих — из Европы. Рильке, например. Россия — как наркотик. А Восток — еще посильней.

Утонченность, которой так не хватает.

Оттенки.

Почти все студенты — очкарики. Оправы тонкие, изящные, но очень простые.

Студентки тоже очкастые.

Никакой косметики. Все очень просто. Если чем среди других выделяются, так качеством вещей — рюкзачка ли, джинсов. И все.