Наталья Иванова - Ностальящее. Собрание наблюдений

А после «здрасте» все сели ужинать, причем ели с большим аппетитом и накладывали на тарелки еду по два раза. Немец почему-то с ходу начал говорить со мною по-немецки — он уверен, что все русские понимают немецкий (с войны, что ли?). А двое студентиков сидели тихо, как мышки, не за столами с едой, а у стеночки жались — наверное, пожалели денег (?) заплатить за ужин. А может, и нету? Обучение здесь дорогое — 10 000 в год (только я не поняла, каких. Все-таки американских, наверное, плюс плата за общежитие и т. д.). Одна студенточка подошла ко мне, представилась и сказала, что летом полетит в Москву креститься. Вот те на! Здесь полно христианских миссий, у YMCA огромное здание с видом на Виктория-Харбор, а она — в Москву, в Москву! И что ей это православие? Впрочем, будучи в святой земле, в городе Иерусалиме, забрела я в наш православный монастырь на Масличной горе (только не «наш», а еще той, «белой», зарубежной церкви) и там, в прицерковной лавочке, разговорилась с монашенкой — та оказалась родом из Дании, из Копенгагена; была у себя в протестантском храме, а после службы, почти случайно, зашла в православную церковь (я там, кстати, была; красивая, вся такая «хохломская» внутри, нарядная, и батюшка там из сербов, красавец) — и обомлела. Хор, свечи горят, оклады золотом сверкают, чернобородый батюшка басит — с ума сойти после протестантской-то голодухи. Вот и перешла. Да не просто перешла, а в монастырь. Черницей.

Но вернемся же в университетский городок, где мне в рот еда от волнения не лезет и… и пора начинать. Все «накушались». Говорила я, по-моему, чрезвычайно долго; м.б., к этой нашей «просторной» мысли не привыкли. Ну да ладно. Есть у меня приятель, академик, так он меня давно учит, чтобы я один текст возила по заграницам. А у меня не получается: самой будет скучно, и вообще будет ощущение, что я кого-то надуваю и хлеб (в смысле билет) ем задаром.

Так вот, о публике. Всегда в таком «коллективе» будет свой выпивоха (немец); всегда будет человек с вопросами; всегда будет поэт-дилетант («Я так люблю вашего Чехова… я вам принесу свой поэтический сборник…»); всегда будет человек-всезнайка; им оказался высокий жлоб, отказавшийся ужинать и пришедший сразу на мое выступление, и защищавший — от меня! — Ельцина, и объяснявший — мне! — что у нас не было демократических традиций, поэтому не надо подгонять историю и торопить события — у чехов Гавел, а с нас и Ельцина достаточно. Новых политиков нам, мол, увидеть пока не суждено. В общем, подискутировали мы с ним.

Очень устала и потому заснуть не могла — опять. Муравьев уже не боюсь — пусть живут. Тем более — в ванной.

А на следующее утро в 9.30 уже примчались журналисты брать интервью и щелкать камерами.

Туман страшенный. В проливе не видно островов. А днем, после двух, начался просто-таки ливень, да с грозой. И как я завтра полечу? Ничего не видно. Влажность воздуха 98 %. Дышать невозможно.

Сегодня я, получив свой скромный гонорар, его спустила — накупив абсолютно бессмысленных, красивых, по-моему, эмалей. Но ведь китайская перегородчатая эмаль — это замечательно. И вообще пусть память будет. И еще — две картинки в «примузейном» магазине. Ходила под дождем, вернее, под зонтом. Все равно красиво. Город из тумана, вернее, туманом и облаками весь курится, как будто в нем действуют несколько вулканов сразу: пик Виктории; дома этажей в 60 и т. д. — и все дымится, только крышку Бог поднимет!

Слева от меня на набережной (под парапетом, это не просто набережная, а колоннада) присела на плитки молодая женщина, дама с собачкой. Собачка была таксой, лохматенькой, очень еще маленькой; щенок; и хозяйка держала ее в желтой холщовой сумочке; и если таксу что-то беспокоило, она высовывала из сумочки свою острую мордочку; а хозяйка ее успокаивала, и она опять засовывалась в сумочку. У хозяйки гладкие черные волосы, крючковатый, но изящный нос, накрашены губы (это здесь редкость). Так мы вместе смотрели на курящийся город. Еще неподалеку стояла то ли американка, то ли финка — мощная, в голубой майке и голубых тренировочных (все англосаксонские и вообще белые дамы выглядят здесь — на фоне хрупких, изящных китаянок — эдакими слонопотамами), и тоже глаз оторвать от пейзажа не могла. Вот так. А дождь все усиливался. Китайские мальчики (просто изваянные, такие линии рук, шеи, позвоночника из-под стрижки) ловили у наших ног рыбу. Море плескалось довольно сильно, но по нему по-прежнему тарахтели бог знает какие кораблики, утлые лодчонки, а также могучие паромы. На выходе в открытое море — кораблей целая куча.

На ланч в ресторан Культцентра (там дешево и уютно) я опоздала; пришлось удовольствоваться салатом и чаем — будь дисциплинирована, являйся на ланч как положено, до двух! Это мне объяснил официант вежливо, но твердо. И пошла я в «стекляшку» за углом.

Опять «плавала», каталась на пароме. Счастье!

Потом еще бродила по лавкам с китайскими всякими безделушками и шелками, фарфоровыми лампами и резьбой по дереву, серебряными браслетами и серьгами (вот бы мне! дорого!) — глаз не оторвать. Набродилась до кружения головы. Целый квартал, из одного дома состоящий, отдан под «Arts». И там можно провести целую неделю, а то и больше. Здесь, в Гонконге, ни на что другое (тряпки, обувь, косметика и т. п.) глаз не ложится.

В огромной гостинице в рецепции играет «живой» оркестр: рояль, скрипка, контрабас. Музыканты — филиппинец и два китайца — немолоды. Инструменты стоят на круглом беломраморном подиуме. Высота потолка — метров 40. И стекла во всю колоссальную стену — вид на пролив, проходящие корабли. Вокруг оркестра — живые деревья, обвитые мелкими «золотыми» лампочками, — в туманный день радость для глаза. Музыка до одури сладкая. Здесь же — ресторан (ближе к окнам). Пол — белый мрамор с черными инкрустациями.

Шелковый ворс ковров; мягкие кресла; наискосок от меня сидит очередная белая баба, только жилистая, в очках, то сморкается, то курит черные сигареты; а главное — рисует расстилающийся вид. На пролив, на паромы. А обслуга здесь страшно любопытная, хотя и вымуштрованная — подходят тихохонько сзади и смотрят, что получается.

Поднялась на лифте на 65-й этаж — ничего не видно; уже начинаются сумерки. Они здесь довольно ранние — в шесть уже темнеет. Странно.

В Гонконге, в Культурном центре, выставка Родена. Вот в какую даль уехал «Мыслитель».

В Музее изобразительного искусства открыта выставка: Гонконг глазами всяких там иностранцев. Англичан в основном (XIX век). И пишут они природу Гонконга под свою любимую старушку Англию! Как это у них получается!

Приехал не только «Мыслитель», но и «Граждане Кале», которые по-французски называются «Буржуа де Кале». И «Поцелуй». И «Врата ада».

Китайские иероглифы очень странные. Если слово простое, то они — сложные. Если слово сложное, современное, то они — простые. Наверное, и к ним пришла унификация? А в старое-то время сидели, выдумывали… «Хлеб»… «я»… «мы»… А теперь «компьютер» — 2–3 черточки!