Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

Бодрость воспевания нового начальства теперь уже самими демократами: «Отчет об исторической встрече деятеля культуры с руководителем государства очень напоминает аналогичные отчеты о беседах Г. Уэллса с Ильичом и Л. Фейхтвангера с Виссарионычем… Самый, самый человечный, домашние морщинки вокруг глаз… И — титанический, монументальный. Как все это знакомо! Как все это надоело!» (О. Мороз комментирует почти полосный материал «Марк Захаров в гостях у Бориса Ельцина». «Евангелие от Марка». «ЛГ», № 19).

Попытка определить и долю вины своей собственной, вины общей, тех самых «мы»: «Заигрались мы — кто в "патриотов", кто в "демократов" ("Я демократ" — это, перефразируя Шварца, звучит, как "Я красавец"). Все играем, все и повсюду — даже когда не играем» (С. Рассадин. «ЛГ», № 24).

Если бы не было столь грустно, ошеломляюще смешным выглядело бы новогоднее пожелание «ЛГ»: «Несмотря ни на что, счастья, здоровья и благополучия в Новом году!»

Отметим: несмотря ни на что. Поскольку первое чувство, которое «будут испытывать люди после 2 января» в магазинах, — удивление. И хотя Даниил Гранин предупреждает читателя-обывателя-покупателя: «Уныние — великий грех», хотя забытое нынче МММ, у которого «нет проблем», поздравляло с «новой покупкой», уныние все-таки овладевало массами.

Но — еще пока не литературными.

Поскольку все-таки, несмотря на обрушившиеся цены, важнее был «переход судьбы от коллективной к личной» (П. Вайль и А. Генис в разговоре с С. Гандлевским и Т. Кибировым). Интеллигенция продолжала доказывать, что идеология для нее, вернее, отказ всей страны от идеологии важнее экономических трудностей. Активно обсуждались не резкие изменения цен, а идеологические заявления и поступки.

В конце года предыдущего Вячеслав Воздвиженский выступил с антисолженицынской статьей в «Огоньке» (1991, № 47–48). В первом номере года 1992-го в «ЛГ» 3. Миркина и Г. Померанц ответили на нее «Противостоянием на плоскости». А Рената Гальцева объявила в начале 1992-го крестовый поход против постмодернизма («Семь злейших духов»).

Тем не менее никак нельзя заключить, что кто-то из вышеназванных обозначил линию года. Отказ от общей идеологии привел к неизбежной в данных обстоятельствах эклектичности. И — к невероятным, немыслимым совпадениям в высказываниях авторов самых разных направлений и поколений. Так, с Курицыным больше всего совпал… Вячеслав Кондратьев: «Не хочется мне умиляться… но поводу нашего демократического правительства. Не могу восхищаться я и современными "нуворишами" и петь хвалу "рыночным"… реформам» («ЛГ», № 9). Борис Чичибабин — чуть помладше Кондратьева, вечный оппозиционер советской власти, поэт, на протяжении трех десятков лег запрещенный, присоединяет свой голос к трагически отпевающим уходящий в небытие СССР:

Мучительный переход общества к новым отношениям так же мучительно воспринимался не только каждым серьезным, но и, казалось бы, вовсе несерьезным (по установке, по «имиджу») литератором. Вдруг стало больно всем и стало грустно всем: и в связи с новыми «рыночными» отношениями, и даже в связи с распадом империи, о котором столько мечталось. Диагноз тбилисца Чабуа Амирэджиби, волею истории оказавшегося гражданином нового, независимого государства: «Упадок прозы очевиден», «Прошлый год — год "разгула" публицистики и журналистики»… А прогноз? Прогноз был более чем сдержанным и давался в согласии с диагнозом. Вот прогноз с «другого берега», от парижанина Дмитрия Савицкого: «Оригинальная новая литература появится лет через 5–6, когда схлынет неофитский ажиотаж и писатели вернутся к серьезным сюжетам, к качественной технике изложения. Сейчас ее губят как ни странно анекдот, гротеск, гипербола — эти санитарные явления культуры» («ЛГ», № 12). Насколько этот пессимистический диагноз (и соответственно пессимистический прогноз) соответствовали реальности года?

Каков этот год был в прозе? В «Дружбе народов» — «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича» Марка Харитонова (№ 1–2), удостоенный в конце года первой на российской почве премии Букер.

В «Знамени» — «Сюжет усреднения» Владимира Маканина (№ 1) и «Юг» Нины Садур (№ 10), «Голова Гоголя» Анатолия Королева (№ 7) и «Здравствуй, князь!» Алексея Варламова (№ 9), «Входите узкими вратами» Григория Бакланова (№ 9) и «Омон Ра» Виктора Пелевина (№ 5), «Просто голос» Алексея Цветкова и «Человек и его окрестности» Фазиля Искандера, «Боевые коты» Беллы Улановской и «Знак зверя» Олега Ермакова…

В «Новом мире» — «Время ночь» Людмилы Петрушевской (№ 2), «Дружбы нежное волненье» Михаила Кураева (№ 8) и «Фили, платформа справа» Валерия Пискунова (№ 2), первая книга романа «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева (№ 10) и «Записки жильца» Семена Линкина (№ 9—10), «Вечером после работы» Валерия Залотухи и «Бесконечный туник» Дмитрия Галковского (№ 9, 11), «Сонечка» Людмилы Улицкой, «Поселок кентавров» Анатолия Кима (№ 7), рассказы Михаила Бутова (№ 8), «Обманки» Александра Бородыни (№ 2).

Год просто-напросто не соответствует всем пожеланиям и ожиданиям — но, впрочем, никогда всем пожеланиям никакой литературный пейзаж соответствовать и не мог. Можно сказать только одно: «улов» года был очень даже неплохим. По крайней мере, вот уже но прошествии тех самых «пяти-шести» лет, о которых столь язвительно пишет Д. Савицкий, стало очевидно, что тексты Петрушевской, Харитонова, Улановской, Улицкой, Маканина, Садур, Королева — список могу продолжить — уже выдержали (прошу прощения за тривиализм) испытание этим сроком, в отличие от беднеющего на глазах «улова»-97… Но к черту параллели! главное, на что я хочу направить внимание, — это разнообразие, разноплановость, мозаичность, пестрота года 1992-го.

При этом гражданская война в литературе действительно заканчивается: Дмитрий Галковский, например, печатает свой «Бесконечный тупик» кроме «Нового мира» одновременно еще и в «Нашем современнике» с предисловием В. Кожинова (№ 1–3). «Ненормальный Галковский» — так его окрестит в литгазетовской рецензии В. Курицын; да, ненормальный, то есть нарушитель норм и границ (еще в № 5 «Нового мира» опубликована также его «Поэзия советская»).

Несмотря на трудности и испытания, особенно в начале года, несмотря на более чем трезвые (и неуслышанные) предупреждения, общеромантический настрой, давно усвоенный шестидесятниками, еще не был окончательно вытеснен из центра литературного обихода на периферию. Постепенно именно «другая» литература с ее отсутствием всяческого пафоса (или даже его пародированием) перемещается в центр если не читательских интересов, то литературно-критических. Впрочем, читательский интерес продолжает падать: тираж декабрьского номера «Знамени» равняется 192 409 экземплярам — уже с точностью до единицы идет счет, это тоже говорящий показатель, свидетельствующий о нарастающей редакционной тревоге; тираж «Нового мира» соответственно равняется 241 340 экземплярам. В одном из «книжных ревю» (блок рецензий, регулярно помещаемый в «ЛГ») Владимир Сорокин назван «самым страшным и самым многообещающим писателем современной эпохи» («ЛГ», № 16), а в «Новом мире» чрезвычайно высоко оценен Виктор Пелевин, его первая повесть «Омон Ра».