Светлана Шипунова - Дураки и умники

Теперь Зудин обкладывался с утра районными газетами, надергивал из них информацию о пусках новых цехов, рекордных надоях и конкурсах художественной самодеятельности в ПТУ, чуть сокращал, чуть подправлял и сдавал в набор. Районные журналисты ничего против не имели, наоборот, были довольны, что их заметки перепечатывает областная газета. Зудин застрял в отделе новостей надолго.

Но его по-прежнему тянуло в отдел культуры, там собиралась по вечерам, а иногда и днем местная богема. В среде творческой интеллигенции города Благополученска считалось хорошим тоном читать «Южный комсомолец», так как это была, безусловно, лучшая из двух областных газет, к тому же она могла позволить себе некоторую смелость и иногда печатала довольно едкие рецензии на спектакли областных театров и новые произведения некоторых местных литераторов. Тогда обиженные авторы бежали в редакцию газеты «Советский Юг» и находили там понимание в виде ответной критической рецензии в адрес других авторов, привечаемых молодежной газетой, а то и в адрес самой газеты. На некоторое время эта заочная перепалка газет становилась самым заметным событием в жизни городской творческой интеллигенции, и ее на все лады смаковали.

В отделе культуры у Аси вечно сидели какие-то люди, и велись долгие пустопорожние беседы. Здесь можно было встретить известного в городе деятеля всех искусств Мусина-Пешкова, знатока и остроумца, который приходил, целовал ручки дамам, вальяжно разваливался в кресле, рассказывал две-три бесподобные истории из закулисной жизни, выпивал чашечку кофе, выкуривал пару сигарет и исчезал до следующего раза. Возникала вдруг неподражаемая пара: он — маленький, пожилой, с крашеными волосами — выдающийся композитор, народный артист и все такое прочее — Федор Кобзаренко, знаменитый автор «Ивушки зеленой»; она — молодая, на голову выше его, крупная, похожая на статую Авроры у одноименного городского кинотеатра, — певица Виктория Цаплина, жена и исполнительница его песен. Они долго усаживались, искали, куда бы пристроить крошечного пуделька, которого везде таскали с собой, сюсюкали: «Котик, тебе там удобно?», «Зайка, ты кофейку выпьешь, ах, нет, тебе вредно!»

Являлся писатель Илья Иванович Суходолов — кудрявый пятидесятилетний юноша в вязаной кофте и глухо застегнутой фланелевой ковбойке, с допотопным портфельчиком, садился в кресло и начинал разговаривать как бы сам с собой тихим, жалующимся голосом. Если говорили что-либо ему в ответ из вежливости и почтения к его таланту, то он вроде бы и не слышал, и продолжал говорить начатое, свое. Считалось, что писатель глуховат и надо кричать ему в ухо, чтобы он понял, но как знать, хотел ли он слышать своих пышущих здоровьем и молодостью почитателей… Ждали, что Суходолов вот-вот закончит большой роман о казачьей старине, слышали уже, что роман какой-то необыкновенный, и всем не терпелось хоть краем глаза заглянуть: что там, о ком, о чем? Писатель от пояснений уклонялся.

Бывал и совсем редкий гость — худощавый, черноволосый человек с залихватскими усами и горящим взором — руководитель Большого казачьего хора Запорожченко. Хор не вылезал из зарубежных гастролей и когда ненадолго заезжал домой, в Благополученск, это считалось событием в культурной жизни города. Запорожченко мог явиться в редакцию в ковбойской шляпе с широкими полями (подарок благодарных слушателей Южной Америки) и с порога зычным голосом запеть: «Роспрягайтэ, хлопци, коти!» Тут же в отдел набивались все, кто был в это время в редакции, желая послушать про поездку в США, но он отмахивался:

— Та шо там те СэШэА! От я у субботу був у станице Дедюринской и таку писню записав!

Все улыбались, слушая, как он ба, гакает, а он доставал из дипломата кассетник и спрашивал уже вполне серьезно: «Ну что, хотите послушать?»

В эту компанию очень старался вписаться и Женя Зудин, вспоминал что-нибудь из своей московской жизни, хождений по театрам и кое-какие знакомства в художественном мире, мог сказать, например: «А вы знаете, когда хоронили Высоцкого, я там оказался как раз в таком месте, что все абсолютно было видно…», и все сразу поворачивались к нему: да? ну расскажи, что, как? Зудин, гордясь, начинал рассказывать, но хорошо рассказать не умел, и трудно было понять, действительно ли сам видел, или врет с чьих-то слов. Здесь же обсуждали «последние публикации в толстых журналах — «Новом мире», «Дружбе народов», «Иностранке». Иногда Ася и Зудину давала почитать какую-нибудь вещь, но только на одну ночь, потому что была целая очередь. Ася почему-то жалела его и привечала, говоря: «Ну что вы хотите от мальчика, разве на журфаке научат писать?»

В недавно открытой гостинице «Интурист», куда топал сейчас Женя, было два бара, один внизу, на первом этаже, сотрудники редакции часто заходили сюда выпить кофе и потрепаться, второй — наверху, на 13-м этаже, туда ходили реже, но с более серьезными намерениями, когда были деньги. Бармены обоих баров знали в лицо всю редакцию, обслуживали без очереди и, что было особенно ценно, давали с собой, хотя висела табличка: «Спиртное на вынос не отпускается». Зудин сунулся в нижний бар, кивнул стоявшему за стойкой бармену Алику и через головы девиц, ожидавших кофе, подал за стойку пакет и деньги. Непьющий Зудин участвовал в компаниях исключительно для того, чтобы послушать треп, а может, хотел таким образом стать ближе к Севе, Жоре, Асе и особенно к Майе, которая ему нравилась, но он еще не знал, как подступиться.

Отношения между в основном женатыми сотрудниками и сплошь незамужними сотрудницами редакции были какие-то странные, Зудин никак не мог разобраться — кто с кем. Все друг с другом целовались, приходя на работу, все друг друга любили, все ходили друг к другу в гости и часто парочками ездили в командировки, не говоря уже о том, что и дежурить по номеру записывались непременно по принципу «мальчик — девочка». Поначалу Зудин, который сразу отличил Майю Мережко среди других редакционных девушек — в ней было что-то столичное, стильное — думал, что она с Севой, так часто он видел их вместе. Но потом, приглядевшись, он понял, что нет, с Севой просто дружба, даже не дружба, а прямо-таки братство какое-то, она ему деньги одалживает, дежурит за него, прикрывает перед шефом, если Сева хватанет лишнего в рабочее время. Впрочем, вскоре Зудин понял, что точно также, если не еще более нежно к Севе относятся Соня и особенно Ася, эти вообще с ним нянчатся, как с ребенком, заставляют его писать, говорят ему все время одну и ту же фразу: «Ты губишь свой талант, свой гений», что звучит у них прямо, как пароль. Постепенно Зудин все же разобрался, что к чему. К Севе у всех девушек была исключительно сестринская, платоническая любовь, они любили его за талант и неприкаянность. В то же время у Аси, как оказалось, некоторое время назад был скоротечный роман с Бугаевым, и теперь место Аси вроде бы заняла Майя. Жора Иванов одновременно имел отношения с учетчицей писем Танечкой Сорокиной и подчитчицей из корректорской Валей, которая вслух говорила, что хочет женить Жору на себе, и это было довольно странно, поскольку Жора был на данный момент женат, но по-настоящему нравилась ему, по наблюдениям Зудина, все та же Майя Мережко. С удивлением узнал он также, что секретарша в приемной Тома — это бывшая жена бывшего редакционного художника-ретушера Пети и что теперь Петя, хоть и не работает в газете, женат на заведующей отделом учащейся молодежи Рае Шеремет, находящейся в декрете, а Тома, в свою очередь, живет гражданским браком с корреспондентом отдела рабочей и сельской молодежи Колей Подорожным. Женя подивился всем этим делам и понял, что добиться взаимности у Майи Мережко ему будет непросто, тут явно действовали какие-то свои правила и обычаи, пока что ему непонятные. Между тем сам Зудин очень даже нравился многим редакционным девушкам и, пока он приглядывался, что к чему, у них уже вовсю шла за него скрытая борьба, в которой, как это ни странно, не прочь была поучаствовать даже Люся Павлова, начинавшая жалеть, что выперла его из своего отдела.