Светлана Шипунова - Дураки и умники

Как тогда, с Дятлом. Увидев первый раз эту замечательную фамилию, она поправила, как положено, окончание, получилось: «…делегация области во главе с Я.П.Дятлом». Редактор в своей полосе вернул все, как было: «…делегация области во главе с Я.П.Дятел», обвел синим фломастером и поставил три восклицательных знака.

— Но тогда получается, что он женщина! — удивилась старший корректор Суханова

— Ну что поделаешь! — развел руками дежурный по номеру. — Редактор сказал: не трогать.

На свой страх и риск она в последний момент все-таки исправила окончание, а наутро приготовилась писать объяснительную редактору насчет того, что не считает возможным нарушать элементарные правила русского языка и готова понести за это наказание. Но ее спасло то, что в тот же день «Правда» в информации о пленуме обкома дважды упомянула Дятла и при этом просклоняла его по всем правилам. Все же редактор вызвал ее и сказал: «Правда» — «Правдой», а мы давайте не будем, нам с ним работать, просит человек — что нам трудно, что ли?» Наказывать, однако, не стал. К тому же, и Мастодонт встал за нее горой, заявив, что второго такого корректора, как Суханова, в Благополученске не найти.

Уходя на пенсию, она рассчитывала, что месяц-другой в году, на время отпуска девочек из корректорской, будет подрабатывать в родной редакции. Еще она рассчитывала, что, когда умрет, в «Южном комсомольце» напечатают о ней некролог. Она даже представляла себе, какие примерно слова будут в нем — что-нибудь о незаметном читателю, но таком нужном труде корректора и еще о «чутком, бережном отношении к слову, которое отличало ушедшую от нас…». Но все получилось не так. Сначала до нее дошли слухи о том, что в редакции вообще упразднили корректорскую, в целях экономии средств. С тех пор ошибки пошли валом, и она даже не пыталась их исправлять в своем единственном, приходящем по почте экземпляре. А потом, в один прекрасный день перестала выходить и сама газета.

В тот день старуха Суханова напрасно трижды спускалась на первый этаж, к почтовому ящику — газету не принесли. Не принесли ее и на другой день, и на третий. Тогда она набралась смелости и позвонила в редакцию, понимая, что вряд ли там остался кто-нибудь, кто ее помнит, — за последние несколько лет в газете сменился весь коллектив, становившийся все меньше и меньше, теперь там работало всего несколько человек. Какая-то девчушка беззаботной скороговоркой объяснила: у редакции кончились деньги и взять неоткуда, так что газета закрывается. «Как, совсем?» «Видимо, да», — ответила девчушка беспечно и положила трубку.

Старуха Суханова долго сидела неподвижно, глядя в одну точку. Нюрка спрыгнула с окна и тихо села у ее ног в такой же неподвижной Позе, словно разделяя ее недоумение. Такого они с Нюркой никак не ожидали. Как? Она, старуха, еще жива, а газета, Которую, если верить выходным данным, основали задолго до ее рождения и которая, казалось, будет всегда, исчезла, ее больше нет? А как же областное начальство? А бывший комсомол, обретавшийся теперь (это она знала из газеты) под названием «Независимая ассоциация молодежи»? А издательство, в стенах которого погибала сейчас газета? Сами журналисты, наконец, те, кто уже в других редакциях, как же они? Неужели никому не жалко? Неужели никто не может ничего сделать, как-то помочь? Как будто так и надо, как будто и не было такой газеты никогда? Несколько дней она ждала, что поднимется какой-то шум, что скажут об этом по радио иди по телевизору, и держала их все время включенными, даже к соседке, которая выписывала по старой памяти «Свободный Юг», ходила, надеясь, что там что-нибудь напишут про это. Но было тихо. Когда старуха Суханова окончательно поняла, что газеты больше нет, она всплакнула душевно и с этого дня вовсе перестала что-либо читать и стала готовиться умирать.

Но однажды вдруг раздался телефонный звонок. Знакомый, но не угаданный ею голос сказал:

— Здравствуйте, Анна Емельяновна! Как поживаете? Как здоровье? Не узнаете? Никто меня не узнает — богатым буду. Это Женя Зудин, помните такого?

Зудина она помнила. У него были исключительно чистые, тщательно вычитанные оригиналы, практически без ошибок, с аккуратно расставленными абзацами и сверенными фамилиями, цифрами и географическими названиями. Такой оригинал приятно было взять в руки. И хотя написано было скучновато, можно было быть уверенным, что ни одной ошибки нет, за это в корректорской очень уважали Зудина.

— Женя! — больше удивленно, чем обрадованно крикнула она в трубку. — Что это ты меня, старуху, вспомнил?

— Мне нужна ваша помощь, Анна Емельяновна, — сказал Зудин. — Могу я вас навестить?

Он приехал под вечер, с цветами и тортом, раскланялся, разызвинялся за беспокойство, от чая скромно отказался и, не тратя времени, объяснил старухе Сухановой, что вот затевается издание новой газеты, пока временно, на период выборов, но потом, возможно, и на постоянно, что ему нужен опытный корректор, который бы один справился с вычиткой, так как набирать лишних людей не хочется.

Корректорша оживилась, загорелась, стала спрашивать, а какой формат, а сколько полос, а какая периодичность, прикидывая про себя, потянет ли она одна. Зудин сказал, что в точности это пока не решено, но скорее всего формат будет А2, то есть большой, страниц, наверное, 8—12, а периодичность — раз в неделю.

— С вашим опытом… — сказал он.

— В моем возрасте… — перебила она, но тут же спохватилась: — Да нет, я, конечно, помогу, вы ж мои родные, как же не помочь!

— У вас пенсия какая, если не секрет? — спросил Зудин.

— Двести двадцать тысяч, — сказала она с достоинством.

— Ну а мы вам за каждый номер заплатим… — он на секунду запнулся, — по миллиону. Вас устроит? Десять номеров выйдет — десять миллионов заработаете.

От этих слов она чуть не рухнула со стула и даже за сердце схватилась, пришлось Зудину идти на кухню и искать там в шкафчике валерьянку. При этом он сообразил, что хватил лишнего, старуха согласилась бы и за половину, ну да ладно, главное, чтобы согласилась, а о расчетах потом.

Когда Зудин распрощался, корректорша долго смотрела из окна на кухне, как он шел через двор, потом пересек улицу и сел в какую-то машину, которая ждала его на той стороне, машина была не наша, иностранная. Почему-то ей стало страшно, но почему — этого она не могла бы объяснить никому, даже самой себе. Страшно и все.

Солнечным осенним днем ехали в Абхазию. Из окна машины я смотрела на морс, которое то исчезало из виду, то снова появлялось во всем своем великолепии — ослепительно синее, сверкающее на солнце, бесконечное и пустынное — ни одного кораблика на горизонте. Переводя взгляд в салон машины, каждый раз вздрагивала от несоответствия чудного пейзажа за окном и экипировки моих спутников. Водитель Саша и сидевший рядом с ним небольшого роста, лысоватый и хмурый человек были в камуфляжной форме, а между ними лежал настоящий автомат, который так близко я видела впервые в жизни. Сама же выглядела, должно быть, легкомысленно — светлые брюки и блузка в горошек. Пока выбирались из Черноморска, проезжали небольшие курортные поселки, я чувствовала себя в общем спокойно, но вот показалось приграничное село Красивое, впереди замаячил пост Бсоу, и сердце тревожно ёкнуло в предчувствии чего-то нового, неизвестного, возможно, опасного. Боевые действия на той стороне границы закончились совсем недавно, абхазы уже праздновали победу, грузины, тяжело переживая неудачу, не хотели с ней мириться и, казалось, собирались с силами и с мыслями для реванша. В Москве, одобряя сам факт прекращения боев, все еще не знали, какую позицию лучше избрать для отношений с той и с другой стороной. Исходившие из Кремля заявления отдавали неопределенностью и двусмысленностью. Из Москвы в Гудауту, где все еще находилось абхазское руководство, укрывавшееся там во время боевых действий (Дом правительства в Сухуми пострадал от бомбежки), поехали один за другим мидовцы, эмчеэсовцы, депутаты… Сейчас «на разведку» ехал представитель Федеральной погранслужбы, и я, пользуясь случаем, напросилась с ним. Представитель, оказавшийся генералом, сначала наотрез отказался брать с собой журналиста, заявив, что он этих «тварей продажных» на дух не переносит и что, будь его воля, он бы их и близко не подпускал не только к границе, но и вообще к политике. Но когда ему сказали, из какой именно газеты будет журналист, он перестал ругаться и неожиданно согласился.