Георгий Кублицкий - В стране странностей

Озеро Сильян поэты окрестили синим оком Даларны. В хмурый день его правильнее называть серым оком. Оно смотрит в небо, и темные ресницы еловых лесов полуприкрывают его берега.

Сильян притягивает туристов. Каждому интересно посмотреть, например, гонки больших весельных лодок. Прежде на таких лодках, узких и длинных, богомольцы в пестрых нарядных костюмах съезжались по воскресеньям из прибрежных хуторов в церковь селения Ретвик. Теперь лодки вытаскиваются из сараев раз в году, утром первого воскресенья июля. Хлопают крышки сундуков, извлекаются костюмы бабушек и дедушек. Гребцы занимают места — и под крики собравшейся на берегу толпы начинается азартная гонка.

Мне бросились в глаза небольшие конюшни, темневшие старыми бревнами возле церкви Ретвика. Туда ставили лошадей крестьяне, приезжавшие холодной зимой в церковь на долгое рождественское богослужение.

Знаете, сколько лет этим конюшням? Четыреста?

Их сложили из бревен тогда, когда на волжском берегу еще и в помине не было города Царицына. Они уже стояли в то время, когда недавно построенный поволжский городок жег Степан Разин. В этих конюшнях топтались лошади в год, когда белые шли на революционный Царицын. Эти конюшни показывали редким туристам осенью 1942 года, когда бывший Царицын, ставший городом Сталинградом, был почти стерт фашистами с лица земли. И эти же конюшни показывают туристам после того, как заново отстроенный город на Волге успел отпраздновать четверть века великой победы на великой реке.

Сколько бурь, потрясений, бедствий обошли стороной Швецию!

На кладбище возле украшенной шпилем с золотым петухом церкви Ретвика, где могилы поднимаются над подстриженными газонами и посыпанными желтым песком дорожками, вечным сном спят поселяне. Они умирали своей смертью на своей постели, сельский пастор отпускал им грехи. Если кого смерть и заставала вне дома, так разве лишь лесоруба, не успевшего отскочить от падающего дерева, или рыбака, лодку которого опрокинула буря.

Объехав не раз и не два многие шведские города, я видел красивые дома и густые парки, сверкающие белизной и оборудованные удобными электрическими приборами кухни, прекрасные школы, чисто одетых улыбающихся людей. Я видел хорошие товары, ел вкусные обеды. Но у меня не было зависти.

Темные бревна строений у церкви Ретвика снова вернули меня к старым мыслям. Мир! Уже полтора века шведские жены и дети не знают скорби об отце, сыне и брате, сложившем голову в бою. За полтора века — ни одного разрушенного войной дома, ни одного гектара вытоптанного врагом поля, ни одного сожженного или взорванного завода. Все цело, все в сохранности.

Много ли стран, много ли народов земного шара имели такие возможности для развития?

Если бы последняя война не отняла у нас многое из созданного до нее, если бы вместо того, чтобы восстанавливать все сожженное, разрушенное, взорванное на пространстве, куда большем, чем занимает Швеция, мы могли продолжать мирную стройку, — как далеко ушли бы мы уже в сороковые и пятидесятые годы по своей верной дороге к изобилию, к расцвету, к счастью!

На берегу Сильяна родился, жил и работал великий шведский художник Андерс Цорн. В прибрежном селении Мора — его дом и музей, его могила и памятник художнику.

Цорн много ездил. Он встречался с Репиным, Коровиным, Серовым, бывал в Москве и Петербурге. Он писал Босфор, парижских девушек, испанские деревни, Гамбургский порт.

Он писал также портреты титулованных особ и богачей. В Петербурге ему заказал свой портрет Савва Мамонтов, крупный промышленник, знаток музыки, покровитель музыкантов, художников, артистов. Цорн написал портрет мецената всего тремя красками, черной, желтой и белой, причем работал он быстро, резкими мазками и как будто небрежно.

Несколько обескураженный Мамонтов не нашел ничего лучшего, как, глядя на свой портрет, спросить:

— Но почему же на моем пиджаке нет пуговиц?

— Я художник, а не портной, — ответил швед.

Цорн написал много картин. Особенно любовно изображал он сцены народной жизни своей Даларны — пляски крестьян в летнюю праздничную ночь, работу кузнецов, печение хлеба в родной Море. В музее собрана чудесная коллекция портретов — деревенский точильщик, старый часовщик, пастух с дудкой. Там же висит портрет суровой крестьянки, повязанной платком, как повязываются у нас в северных поморских деревнях. Это мать художника.

За Сильяном дорога пошла по малотронутым топором борам — беломошникам: мягкий ковер мхов и хвои, похрустывающий валежник. Сколько тут на полянках разных грибов! Шведы до последних лет вовсе не собирали их, не умели ни жарить, ни солить и совсем не отличали поганку от груздя или мухомор от подосиновика. Когда появились грибники-любители, то было немало случаев отравлений, и первое время пришлось ставить на дорожных перекрестках знатоков, которые, заглядывая в корзинки, выбрасывали оттуда всяческую несъедобную дрянь…

Празднуя самую короткую летнюю ночь, шведские девушки надевают старинные народные костюмы.

После долгого подъема в гору я оказался возле бревенчатой туристской хижины на перевале, открытом ветрам.

Высокий шест «майского дерева», увитый засохшей листвой, стоял возле хижины. Скрещенные стрелы — старинный герб Даларны — украшали его. Вверху трепетал выцветший синий с желтым крестом шведский государственный флаг.

Скандинавы издревле празднуют середину лета. В деревнях да и в городах расстилают по полу пахучие ветви елей и можжевельника. Шест «майского дерева» украшают зеленью, венками, цветными лентами. Парни и девушки танцуют вокруг него всю ночь летнего солнцестояния и, взявшись за руки, идут потом на холм встречать первый луч. Девушки украдкой прячут цветы из венков, сплетенных в эту самую короткую из летних ночей. Они верят, что если эти цветы положить под подушку, то можно увидеть во сне жениха.

С верхушки «майского дерева», которым я любовался, жестяной петушок-флюгер показывал на север.

Необозримые дали раздвинулись там. Зеленый лесной океан шумел внизу, и серебряные озера терялись в нем. За туманной чертой горизонта угадывался север страны, ее главная лесосека и кладовая железных руд.

За этой чертой лежит больше половины страны. Там Норланд, шведская Сибирь. Не всякий житель Сконе согласится поехать на работу в норландский город Кируну, за Полярный круг. Южанам мерещатся там морозы, с трудом переносимые человеком.