Виктор Салошенко - Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани)

Теперь вопрос с другой стороны. А для чего, скажем, Медунову было брать взятки? Можно, конечно, ответить словами героя одной чеховской пьесы: «Коль давали, так я и брал». Но это звучит неубедительно. Медунов получал приличную заработную плату и, откровенно говоря, был не самым бедным в обществе. Семья его жила скромно, торжеств и грандиозных банкетов не устраивала, заметить их было бы нетрудно: ведь не простая семья! Может быть, копил деньжат на черный день, вкладывая их в зарубежные банки? Так счетов банковских не существовало у него вовсе, да и не приведи, Господь, на склоне жизни иметь в старости такой «черный день».

Вот как описывает свое посещение в Москве опального Медунова журналист Владимир Рунов:

«То, что журналистика — дело малосовестливое, объяснять, наверное, не надо. Особенно сейчас, когда некоторые из пишущей братии для красного словца маму родную циркулярной пилой перережут. Увы, но это было, есть и будет. В процессах, которые называются «политическая борьба», журналисты всегда «рубят просеку» для тех, кто идет во главе сражений (классовых, партийных, гражданских, социальных и прочих).

А для подобной борьбы, особенно в наших отечественных условиях, понятия «честь» и «совесть» столь же противоестественны, как пение жаворонка в полярную ночь.

Вот почему я был немало удивлен, когда мой товарищ и коллега предложил недавно во время командировки в Москву побывать у Медунова…

Как и следовало ожидать, Медунов сразу и не задумываясь дал нам полный отказ, объяснив свое нежелание общаться с журналистами тем, что ничего хорошего для себя от них не ожидает. Судя по разговору, его доконал некий наш шустрый земляк, усыпивший осторожность Сергея Фёдоровича розовощекой молодостью и наивностью юных глаз. Хозяин дома принял его с радушием, очевидно, считая, что молодой журналист с периферии не столь «зомбирован» стереотипами. Они долго говорили о жизни вообще, о невероятной её сложности сейчас. Вместе сварили борщ, в приготовлении которого Сергей Фёдорович проявил редкую для мужчины осведомленность. Вместе потом отобедали. А в итоге появилась статья, где автор с молодой удалью размашисто «гвоздил» старика, не сделал даже попытки разобраться в сути тех обвинений, которые «навешала» на него столичная пресса. Добавил кое‑что и от себя, в частности, этакий художественный образ с колосками из хрусталя. Видели мы в последствии эту безделицу — три колоска из дешевого стекла, дорогие хозяину лишь тем, что подарила их когда‑то та же пресса — группа Центрального телевидения, снимавшая на Кубани фильм в дни жатвы.

Но в ходе дальнейших телефонных переговоров Медунов все‑таки согласился на встречу, оговорив, что она будет краткой и только в рамках тех вопросов, на которые он согласится отвечать. Скажу сразу — это был пункт, который остался в конце концов не выполнен по молчаливому согласию обеих сторон. Мы говорили более четырех часов по самому широкому кругу проблем и вопросов, перебрасывались от сугубо личных к геополитическим, не избегая самых острых и в то же время не теряя ощущения, что мы в гостях.

Сергей Федорович Медунов живет одиноко. За продолжительное время нашей беседы никто не позвонил ему по телефону, не постучал в дверь. Провожая нас, он долго стоял на крыльце большого дома, а потом тяжело побрел по темнеющей аллее парка. Видимо, это был привычный путь вечерней прогулки, путь, полный нелегких раздумий. В этот вечер они были особенно мучительны: исполнилась очередная годовщина со дня смерти его жены, прошедшей с ним огонь, воду и медные трубы, с мудростью перенесшей взлет мужа и стоически — его падение. В доме много фотопортретов. Самый большой — Варвары Васильевны. В этот день под ним лежал букетик тюльпанов.

Не скрою, я внимательно рассматривал его комнату, где мы сидели, пытаясь найти следы роскоши, о которой так много читал в разного рода изданиях. Возможно, у нас с авторами этих статей разные понятия о роскоши и богатстве, но в этой квартире все обычно (подчеркнуто мной — автор). Много только фотографий на стенах. Почти все с дарственными надписями: от космонавтов, маршалов, ученых, спортсменов, артистов, писателей, политических деятелей прошлого, конечно.

Из свежих документов хозяин дома показал нам служебную бумагу прокуратуры России, из которой следовало, что еще в 1991 году с него были сняты все обвинения в лихоимстве и взяточничестве. Бумага была датирована маем этого года» (беседа проходила в августе 1993 года — автор).

В той московской квартире по улице Удальцова, 22, бывал и я, возглавляя «представительную» из трех человек делегацию Краснодарского края на 80–легии С. Ф. Медунова в октябре 1995 года.

Утро выдалось ясным, по — осеннему прохладным. Москва была великолепна и торжественна. Гулким набатным звоном били кремлевские куранты, и чувство гордости охватывало за этот с детства памятный бой часов, за свежий московский воздух, за сверкающие на солнце купола. Действительно,

«Москва… Как много в этом звуке для сердца русского Слилось, как много в нем отозвалось!»

С проспекта Кутузова мы свернули на Вернадского и, достав из машины нарядную корзину кубанских гвоздик, огромный торт, вошли в вестибюль большого совминовского дома, где жил Медунов. По тому, как быстро открылась массивная светло — коричневая дверь, мы поняли, что юбиляр ждал и наверняка полный волнения и приподнятого настроения, с чувством благодарности и острой горечи вынужденного забвения готовился принять гостей.

Дверь распахнулась, и мы, сквозь огромный букет, который закрыл именинника, увидели близкое и по — отечески родное лицо постаревшего, но весьма бодрого, со слезящимися глазами, в старом партийном костюме со Звездой Героя первого секретаря Краснодарского крайкома партии, имя которого было овеяно громкой и в последние годы скандальной известностью.

Странное дело, я вдруг ощутил, что некогда был в этой просторной, но уже по — холостяцки лишенной женского уюта квартире… Мебель… Такая мебель из модного в те времена анатолийского ореха с золотисто — соломенной прожилкой стояла в квартирах высоких кубанских партийных чинов. Мне сразу вспомнились знаменитые краснодарские мебельщики Лев Гершевич Фуксман и его правая рука, известный дизайнер Антон Самуилович Шаерман…

— Кубанская мебель, — перехватив взгляд, заметил не утративший природной наблюдательности Медунов. — Люблю все кубанское, берегу каждую вещицу…

— А вот мы и вручаем кубанские гвоздики, подарки, да и сразу костюм надо примерить, — нашелся член делегации Коломиец, разворачивая упругий сверток.

Глаз старого медуновского портного был точен — костюм пришелся впору. Вот только манжеты сорочки обветшали, но мы и сорочки припасли…