Виктор Ротов - Ближе к истине

Весь народ теперь гнется под напором этих ветров. Весь труд и завоевания старшего поколения пошли насмарку. Мало того, еще и обвиняют стариков, что привыкли‑де жить нахаляву. Да и в том, что творится сейчас, опять же «бывшие» виноваты, а не теперешние. В то время как вся наша жизнь поставлена буквально с ног на голову. Кто был криминальным ничтожеством, тот нынче стал всем. Так называемый миротворец Сергей Ковалев, сидя в бункере Дудаева, хлещет помои на Россию и

русских, и его представляют к Нобелевской премии. Таких маразматиков Россия еще не знала. Мавроди обманул десятки тысяч вкладчиков, и, как в насмешку над людьми, его делают депутатом Госдумы.

Но вернемся к «Волчьей охоте». И в самом деле она как бы назревает по сюжету. Вот приедет комиссия, и специально для нее будет устроена знатная охота на волков, которых здесь невпроворот. Читатель как бы в ожидании этого главного события. На самом же деле «волчья охота» уже идет. Низшие должностные лица целятся вверх, как бы лучше улестить высокую комиссию. Высшие — целятся вниз, как поживиться там благами, которые недоступны в Москве. Пока идет эта охота в русле деловых отношений, автор забавляет нас «волчьей охотой» в любовной плоскости. Гитарист по — волчьи обхаживает Таню-радистку. Таня — радистка охотится за Киром, который красавец и без пяти минут доктор наук. За Киром охотится и местный председатель Совета Байбасынов, тащит ему водку и жареных хариусов, уговаривает, чтоб он дал отрицательное заключение по направленному взрыву. Кир охотится за Таней — радисткой, которая, думает, что она ловко охмуряет его. На самом деле он играет с нею, как кошка с мышкой. И образуется некий круг, по которому ходят люди, уверенные, что они идут по следам своей удачи, а на самом деле они охотятся друг за другом. Таковы правила игры. На этом кругу охоты друг за дружкой каждый обретет свой конец. Ибо все обложены красными флажками. Ну а тех, кто догадается поднырнуть иод красную тряпицу, все равно ждет смерть на холодных вершинах. Тоже смерть, только еще более жуткая.

Так уж случилось, что с этой, второй по счету крупной публикации Валерия Шатыгина я начал знакомство с его творчеством. А несколько лет спустя познакомился с другими произведениями. Позволю себе в таком же порядке и говорить о них.

Повесть «Карий, Буланый, Игреневый» по — своему прелестна. Она исполнена светлых и мягких тонов. Пронизана простосердечием и добротой. Хотя главный герой ее, инвалид войны, без обеих по сути рук, вызывает чувство острого сострадания и горечи. Он штаны не может самостоятельно надеть. Что может быть горше, чем беспомощность мужика? Но несмотря на тяжелое впечатление от такого физического состояния главного героя, повесть

воспринимается с легким сердцем. Потому что возле Артамона очень милые, светлые люди. Женщины, которые уже забыли, что такое мужская ласка и смотрящие с вожделением на калеку Артамона; мужики, которые жалеют его и пристраивают на работу полегче; детишки, которые видят в нем не калеку, а героя войны. А вдова Устинья Можайцева влюбляется в него и берет к себе в дом. От внимания и теплого человеческого участия в этой холодной и голодной жизни лесорубов и «лесорубиц» он расцветает душой, порой забывая о своих физических недостатках. Жизнь людей лесоучастка Корчовый предельно простая и чем‑то бесконечно симпатичная, завораживает читателя, и, грешным делом, ловишь себя на мысли — трудно, бедно, голодно и холодно живут люди, но чисто и светло. И как бы хочется туда к ним. Жить и бедовать вместе с ними. И совершенно естественно вплетается в этот мир людей маленький внутренний мир «братьев» наших меньших. Лошадок, которые живут, бедуют вместе с людьми, трудятся на лесосеках. А приходит время — умирают. И их, как и людей, хоронят на специальном кладбище. И устанавливают даже дощечки «Карий», «Буланый», «Игреневый».

Потрясает судьба Игреньки, который по молодости брал играючи все призы на бегах. Но недолог век беговой лошади. Приходит роковой день — день выбраковки. Пришел он и для Игреньки. И он сошел с дистанции, оказался не у дел. Но где‑то далеко идет война. В поселке голод. Нехватка всего. Не хватает и тягловой силы на лесозаготовках. Впрягают в эту «черную» работу и Игреньку. А с ним произошел несчастный случай — поранило глубоко. Поставили его на лечение. А по весне на дальний поселочек навалился свирепый голод. Что делать? И пустили под нож выбывшего из строя Игреньку. Тяжело на сердце у посельчан, легко на сердце у Игреньки, потому что он, привыкший верить людям, не ведает, что грянул его последний час. Что ему предстоит «сослужить» последнюю службу людям. Он привык к их доброте, спокойно выходит из стойла во двор конюшни, дает себя стреножить, добродушно торкается в лицо хозяину, теребит его лицо мягкой своей бархатной губой в ответ на его ласку, не понимая, что это последние, прощальные ласки. И, подсеченный рывком веревки, падает. А тут и молодой чеченец с большим острым тесаком «давай — давай»!

Доверчивость и простодушие Игреньки, идущего на «эшафот», потрясает до глубины души. Невольно думаешь, скольких мы, люди, приручили, а потом предали? Иногда, конечно, в силу страшных обстоятельств, а чаще в угоду ненасытной своей потребительской избалованности. А подумав об этом, невольно содрогаешься сердцем от понимания нашего ужасного грехопадения, за которое Бог карает жестоко. Природа мстит за безрассудство. А мы все чаще впадаем в безрассудство.

Повесть светлая, где‑то чуточку наивная, но «забирающая» до слез. Она заставляет задуматься над тем, как мы живем.

В повести чувствуется напряженное ожидание автора ответной реакции читателя — как‑никак первый выход с крупным произведением! Может, поэтому в ней есть места, о которые «спотыкаешься». Я бы отнес к таким внутренний монолог Артамона. Вернее, не сам монолог, а его подача. Где он мысленно объясняет Анисье Можайцевой, что любит ее и передает ей наказ Василия Можайцева перед смертью. Подано несколько в лоб и угловато. Автор, видимо, и сам это почувствовал, потому что в следующих своих работах он не раз прибегает к внутреннему монологу', но уже делает это искусно. Так что воспринимаешь его естественно, без запинки.

И еще — излишне с акцентом речь Августины Францевны. Мне кажется, не надо коверкать все слова в ее монологах. Достаточно двух — трех слов в каждой фразе, и то с легким акцентом, и читателю будет понятно, что с произношением по — русски у нее туговато. Да и само «интернациональное», без облачка приятие ее населением поселка, кроме Артамона, несколько преувеличено. Опять же, не потому что так не может быть, а потому что подано не совсем удачно.

В «Нагорной повести» автор чувствует уже себя как рыба в воде. Здесь мысли и чувства героев не то что пропущены, а процежены сквозь душу автора. И от этой «работы» в душе его остался глубокий след. Даже не след, а кровоточащая рана. «Время, брат, такое, сердитое. Классовая борьба в натуральном виде». Так нас научили воспринимать ту кровавую карусель, которую нам навязали искусно архитекторы революции и гражданской войны. Точнее сказать — режиссеры трагедии самоуничтожения русского народа.