Виктор Ротов - Ближе к истине

Видно, готовность принять смерть и эти странные видения детства вызвали в нем ощущение отстраненности от ужасной действительности. Будто это не он, а то, что происходит, — происходит не с ним. Будто он парит в небе над морем и видит, как некто торчит в океане поплавком, вертит головой, а вокруг него ходят кругами, скользят в голубой прозрачности хищные акульи туши. Он утешает нечастного: «Спокойно, без паники! Все обойдется! Сбрось верхнюю одежду. И, главное, без резких движений. Спокойно. Плыви себе, будто ты на многолюдном пляже. Движение согревает, не дает переохладиться, и акул настораживает. Это страшные, но трусливые морские разбойники. Никакого внимания им. Полное равнодушие. Как будто их нет. И даже дерзи им мысленно. Мол, не боюсь я вас, твари морские!..»

И… О чудо! Самовнушение помогало: отчаянное смятение в душе постепенно испарялось. Он плыл спокойно навстречу низкому солнцу, кинжально слепящему глаза и мысли. Стянул с руки огрызок фуфайки и отпустил по воле волн. Поднырнул и сбросил с себя раскисшие от воды

ботинки. Стало легче держаться на воде. Настывшее тело стало как бы невесомым. И такой вот облегченный, вроде бестелесный и равнодушный ко всему, он казался сам себе нереальным. И как бы весело — агрессивным по отношению к кому‑то или чему‑то. Источающим стрелы вокруг себя. Уверенным, неуязвимым. Краем мысли отмечая про себя, что и в самом деле акулы не решаются напасть. Уже бездна времени прошла, а он живой. Еще несколько мгновений после того, как он осознал, что цел и невредим! И еще… А он все плывет. Чем‑то это объяснить?..

А потом наступило состояние какого‑то осознанного бессознания. Он утратил чувство реальности. Плыл и плыл, почти автоматически двигая руками и ногами, стараясь поменьше глотать воды встречного наката. Волна довольно высокая. И время от времени нещадно накрывала его с головой. Порой ему казалось, что он уже тонет. Но вдруг снова поверхность, воздух, солнце…

Он отметил про себя, что солнце стало выше, что вроде пригревает. Ветер стал тише, накат волны ниже. Вместе с осознанностью воздуха, солнца, ветра пришло сознание опасности, за которым страшно маячило сознание ужаса. И чтоб избавиться от него, он снова стал смотреть на солнце, слепя глаза и мысли, силясь отринуть от себя наплывающее бессознание. Оно подкрадывается откуда‑то снизу, к сердцу, потом переливается в виски и в лобовую часть головы. Оттуда молнией ударяет в солнечное сплетение и сладостно растекается по всему телу. Это уже смерть.

Вдруг в мареве отблесков над океаном увидел силуэт корабля с острыми жалами пушек. Поодаль от него — другой. Поменьше. А дальше третий… Первой мыслью было — за ним вернулись, чтобы добить. Нелепо, конечно. Но вот показалось.

Корабли быстро приближались. Особенно один из тех, что поменьше. Вот он как бы раздвоился. Отделившаяся крохотная часть стремительно кинулась к нему. Промчалась мимо него, подняв высокие волны, накрывшие его с головой. Его заколебало на этих волнах. А потом…

Павел очнулся в теплой каюте, на подвесной койке. Возле него сидел человек в белом халате. Он кивнул согласно головой, когда Павел пробудился. Мол, хорошо!

— Где я? — разомкнул Павел разъеденные морской водой губы. — Что произошло?

Доктор помог ему сесть в постели.

— Это я должен у тебя спросить, милок, что произошло. Хотя ничего не надо говорить, все и так понятно.

Павел огляделся. Под ним белоснежная простыня, на нем шерстяное одеяло с пододеяльником. Просторная рубашка с длинным рукавом. Откинув одеяло, он увидел, что на нем кальсоны с распущенными завязками на щиколотках. Почему‑то подумал: «Непорядок!» — и хотел было завязать их. И не смог дотянугься. Доктор отстранил его, сам управился с этими завязками.

— А теперь на воздух, — сказал он и стал помогать Павлу вставать с койки.

Павел заспешил, чувствуя подкатывающийся позыв рвоты.

Вышли на палубу. Свежий ветерок ворвался в легкие и вытолкнул из Павла горький тошнотворный ком: он долго и судорожно освобождался от морской воды, комом скопившейся в желудке. И когда освободился, огляделся, кутаясь в длиннополый ватник.

На траверзе, напротив них стояла неподвижно «Джурма». Попались! В борт ей с обеих сторон нацелились два торпедных катера; орудия сторожевика, на котором Павел, тоже были нацелены на мятежный корабль.

Вдруг резко взвыла сирена. Павел вопросительно посмотрел на доктора.

— Пошли в каюту, — сказал тот, беря его под руку. — Последнее предупреждение им. Если через пять минут не выбросят белый флаг, их торпедируют…

Спустились в каюту. Укладываясь в постель, Павел поблагодарил доктора. Тот, укрывая его одеялом, покачал в сожалении головой:

— Сразу видно — культурный человек. А как попал туда, к ним? И что там произошло?

— Бунт. Уголовники захватили корабль. Перебили охрану, команду. За исключением капитана, штурмана и радиста. Машка там орудует. По — моему, в сговоре со старшим лейтенантом — начальником конвоя…

— Ну и что они?

— Бузят, развлекаются. Людей за борт кидают акулам. На веревке. Вроде наживы…

— Влепят им еще по десятке, не меньше. А Машку с начальником конвоя к стенке поставят. А тебя, значит, акулам?..

— Да! На веревочку — и за борт.

— И как же ты?

Павел пожал плечами.

— Как видите. Живой. Внушил себе, что выживу…

— Неужели такое возможно? — доктор не верил.

— А что оставалось делать? Вспомнил, как один моряк дальнего плавания, побывавший в океане с акулами один на один… — Павел улыбнулся, помолчал, глядя в потолок кубрика. — Это уже третье…

— Что — третье?

— Рождение. Настоящее, когда мама родила. Потом Южная Озерейка. И вот… Из пасти акулы, считай, вытащили.

— Да — а-а! — доктор прерывисто вздохнул. — Представляю себе!..

На берегу Павла сдали в органы. Следователь обстоятельно допросил его. Пришел, видно, к выводу, что он не из зачинщиков, его подлечили и отправили этапом в Тайшетлаг. Не на Колыму.

Его амнистировали в знаменитом 1953–м. Десять лет лагерей! И еще пять на вольном поселении без права выезда с назначенного места жительства. И только после этого он выбрался, наконец, в Южную Озерейку. Нашел там Евдокию с дочкой, которой было уже шестнадцать. У них сложилась семья. Родились два сына.

Павел Степанович никогда никому не рассказывал про свои злоключения. И только перед смертью рассказал обо всем автору этих строк.

Говорят, была у него одна «странность» — каждое воскресенье он шел через весь поселок к памятнику погибшим десантникам с букетом цветов в руках. Возлагал цветы и потом долго стоял на берегу, глядя в открытое море.

Похоронили его на маленьком кладбище Южной Озерейки. На том самом берегу, где настиг его смерч судьбы нашей.