Виктор Ротов - Ближе к истине

В июле 1969 года мы с Женей (он для меня остался Женей) совершили пеший поход через горы к Черному морю. Не подумайте, что мы карабкались по скалам и преодолевали высокие горы. Нет. Мы пересекли Северо — Кавказский хребет в самой что ни на есть северо — западной его оконечности, почти на исходе, где горы уже невысокие; спокойные, как говорят туристы.

Это наше предприятие было не столько спортивным, сколько эстетико — авантюристическим, я бы сказал. Нам хотелось посмотреть красоту земли, побыть на природе с глазу на глаз; может, испытать себя в чем‑то; нам хотелось впечатлений и приключений.

Для начала мы выбрали довольно сложный маршрут; Абинск — Эриванская — Адербиевка — Геленджик. Потом, правда, изменили его, пошли более легким: из Эриванской повернули на Шапсугскую и вышли к морю не в Геленджике, а в Кабардинке. Срезали угол. Правда, не по своей воле. Вмешался Его Величество Случай.

Все было: и землю посмотрели в одном из самых прекрасных уголков России. И побыли с природой с глазу на глаз, и испытали себя кое в чем… А впечатлений и приключений было столько, что Жене хватило на книгу: наш поход лег в основу его повести «Билет на балкон». Она вышла в свет два года спустя в Центрально — Черноземном книжном издательстве в Воронеже. Это был его своеобразный творческий отчет о нашем походе. А мой вот только теперь, шестнадцать лет спустя, пробился на страницы. Почему так поздно? Не знаю. Я много раз принимался за работу, извел немало бумаги, но всякий раз бросал. Почему‑то не писалось. Может, боялся повториться? А может, что другое мешало? В конце концов я решил как бы проиллюстрировать в литературной форме зарождение и вызревание замысла повести «Билет на балкон». Решение пришло неожиданно: я болел, нудился без дела. Стараясь хоть чем‑нибудь занять себя, принялся копаться в своей библиотеке и наткнулся на Женину книгу с дарственной надписью: «Дорогому другу Виктору. Пусть все будет хорошо».

Это самая пространная и самая эмоциональная надпись из всех его надписей, которые у меня есть. Женя — сдержанный по натуре человек, и так «расчувствоваться» мог только по большому поводу. Я вспомнил вдруг с волнением наши смешные приготовления к походу, милую нашу суету, разговоры, приключения в дороге в то страшное утро, когда его рюкзак облепили большие зеленые мухи…

Сладко сжалась душа: неужели все это было?.. И наша вылазка на природу, о смысле которой мы не очень‑то задумывались тогда, вдруг показалась мне значительным событием в жизни. В самом деле! Мы добровольно подвергли себя серьезному испытанию. При этом мы не думали о том, что подвергаем себя испытанию, мы просто пошли в поход, с предвкушением радости общения с природой, меньше всего думая о том, что в походе бывают трудности и опасности.

Прелесть и аромат тех событий нахлынули так властно, подняли во мне такие чувства, что я ни о чем другом думать уже не мог и взялся за работу. Писал и переживал все заново. Писал, не заимствуя чужих имен, чувств и страстей. Пытаясь осмыслить то, что с нами произошло. Ведь это была не просто вылазка двух засидевшихся в коммунальных квартирах друзей, это была попытка поглубже понять самих себя, в чем‑то испытать. Подумать: «Зачем ты?» — как любил говаривать Глорский, главный герой повести «Билет на балкон». Мыслящий, талантливый, везучий и по — своему несчастный человек.

Познакомились мы с Женей так.

Я вышел прогуляться в сквер, что возле общежития Литинститута. А когда вернулся в комнату, за столом сидел широкоплечий, крепкий парень, И с ним женщина. Он — ясно: ко мне подселили. А она?.. Но тут же выяснилось — это его мать

В комнате вкусно пахло. На столе, в баночках, в блюдечках, в тарелочках (откуда что взялось) — жареная рыба домашнего приготовления, пирожки, зеленый лук, мытая редиска с хвостиками и огурчики — крокодйльчики.

Парень держался веско. Не спеша и, как мне показалось, без аппетита продолжая есть, поздоровался кивком головы и грустно поглядел на мать своими большими выразительными глазами. Она подкладывала ему — «ешь». И смотрела на него так, словно счастливее ее и нет никого

на свете. Но были моменты, когда на лицо ее набегала мимолетная тень скорби, будто она провожала сына в рекруты. А он всего — навсего приехал поступать в Литературный институт. Его подселили ко мне в 254–ю, в «сапог», как мы называли пристройку, сделанную под углом к новому большому, светлому зданию общежития на Добролюбова.

Мать приехала с ним, чтобы своими глазами увидеть, как он тут устроится, и подкормить первое время. Чтоб не сдал здоровьем, пока сдаст экзамены. А здоровьем, скажем сразу, Женю Бог не обидел.

Он пригласил меня к столу, я отказался, был сыт. Он еще больше загрустил, мне кажется. Поел, и мать стала убирать со стола: что‑то складывала и составляла в сумочку, что‑то относила на полочку встроенного шкафа, наказывая при этом: «Это съешь сегодня, перед сном. Это можно завтра в обед. А позавтракаешь в столовой…»

Он молча слушал ее наказы и как‑то виновато поглядывал на меня, мол, извини — матери, они все такие; думают, что их дети шагу не могут ступить без них.

Потом он пошел провожать ее на троллейбусную остановку.

Они ушли, а я подумал: «Маменькин сынок какой‑то». Подумал и забыл про них. Стал дремать в своем левом углу у окна. Стукнула дверь, это пришел Женя. Глаза веселые, свободные.

— Поспим? — он снял брюки, переоделся в «подстреленные» спортивные трико и скинул, наконец, ярко — желтую, до рези в глазах, тенниску. Полез в портфель, вынул тапки, вступил в них, достал книгу, лег к окну головой и стал читать.

А через полчасика уже посапывал сладко, накрыв лицо книгой. Он посапывал, а я лежал и почему‑то не мог заснуть, завидовал: надо же, как быстро и хорошо засыпает человек!

Этой его способности быстро засыпать я всегда завидовал.

Пришел парень из соседней комнаты. Не припомню, кировский, кажется. Шустрый такой, с падающей без конца на глаза чуприной. Тоже Женей зовут. Мы с ним уже скооперировались готовиться к экзаменам по немецкому языку. Он пришел ко мне заниматься. Я глазами показываю на моего Женю. Мол, спит человек. С дороги.

— Тогда пойдем ко мне, — машет он руками. — Я пока один.

Мы тихонько вышли.

А когда я вернулся, мой Женя стоял у окна, чистил пилочкой ногти и поглядывал на улицу.

— Старик, — сказал он, явно довольный тем, что наконец‑то я пришел. — Пойдем погуляем в сквере.

— Пойдем.

В сквере, чтоб как‑то начать разговор, я спросил:

— А чего ты такой грустный был, когда кушал?

— Понимаешь, старик, такая мировая закуска была…