Итоги Итоги - Итоги № 30 (2012)

Это была школа детей одаренных родителей: все приходили в брючках, в начищенных ботиночках — и лишь я в грязи по самые помидоры. Таких школ было всего три на весь Союз. В Москве, Питере и Киеве. Сорок девятый год. Только что разогнали безродных космополитов. И тут появляюсь я…

В человеке, который с детства вышколен, трудно ожидать появления большого мастера. Учение, как правило, зашоривает. Неученый Владимир Маяковский, спустившийся в Москву с грузинских гор, начал в русском языке такие вещи вертеть, которые никому ранее и в голову не приходили. А как полуграмотный Федор Шаляпин запел! Другим годами ставят голос, а он взял и запел… Так же и я стал писать.

...Много лет спустя узнал, что, как только я появился в этой продвинутой школе, на меня было заведено персональное дело. Директор школы как-то вызвал моего отца и так ласково спросил: «Скажите, Николай Иванович, а нет ли у вашего сына старшего друга-художника?» Хотел припаять мне заговор, шпионство на какую-нибудь коста-риканскую разведку. Но отец мой — человек простой. Положил на стол партбилет и начал орать: «Надо не наказывать, а воспитывать! Молодежь нужно растить… Так большевики учат…» Директор испугался, возразить вроде нечего. Тем более что отец без раздумий жалобы прямо в ЦК катал: «Я — член КПСС с такого-то года… Советскую молодежь плохо воспитывают…» Отец играл по их правилам и этим выбивал у них все козыри.

Сам он — подмосковный крестьянин. Город Дмитров, знаете? А мама из евреев, из Белоруссии. Звали ее Роза Израилевна. Я — живое воплощение могучего русско-еврейского единства. Один дед у меня — Иван Васильевич, а другой — Израиль Львович...

Время было гадкое. После войны евреев начали со всех мало-мальски ответственных работ выгонять. И папа ходил в горком и просил за всех — за тетю Соню, за дядю Сему… Даже за дядю Митю, русского алкоголика, изгнанного из армии потому, что он по пьянке загубил людей, отец тоже ходатайствовал и просил. Забавная история: когда армию в очередной раз «чистили», гэбисты многих честных офицеров расстреляли, пришли за дядей Митей, а он пьяный в сосиску. Его не посадили и не хлопнули у стенки, а только из армии выгнали. Отец его устроил куда-то в котельную прорабом.

А я уже стал про себя кое-что соображать. Как только меня начали отовсюду выгонять — из класса, из комсомола, — я понял, что этот строй без врагов существовать не может.

— И оказались в Минске…

— В Театрально-художественном институте, куда я поступил в пятьдесят третьем, меня, у которого никогда не было ни учителей, ни авторитетов, вновь взялись обучать. Живописи и правде жизни… И подался я в Питер, в Академию художеств имени И. Е. Репина. Оттуда меня вышибли, когда поняли, что мои работы разрушают пролетарское сознание существовавших рядом со мной в общежитии китайских студентов. К счастью, жил-был на белом свете Николай Павлович Акимов. Он был и иллюстратором, и художником театра. Акимов основал в Ленинградском театральном институте факультет, которого раньше не было. Там готовили не художников, а работников театра. Как правильно пошить костюм? Как покрасить папье-маше?.. Нас научили из тряпья целые замки выстраивать. Рабочими сцены научили командовать. А это дорогого стоит… Я работал как театральный художник и благодаря театру познакомился с немалым числом достойных людей.

— Помню, как Ролан Быков, с которым я познакомился в Париже, разыскивал вас на берегах Сены…

— Ролана я знал еще по Питеру, по Театру имени Ленинского комсомола. Меня с ним свел мой приятель-алкаш: «Есть классный мужик, я тебя с ним сведу!» Приходим в театр, а Ролан сидит на столе пьяный в зюзю и каким-то алконавтам что-то страшно увлеченно втолковывает. Как Быков хорошо пил! Как красиво умел это делать!.. Мы быстро подружились. Ролан мне рассказывает: «Представляешь, я получаю за фильм сразу несколько тысяч. Кладу их в карман и иду пить… Просыпаюсь, а в кармане ни гроша, да и на мне чьи-то обноски…»

— Чувствуется, Олег Николаевич, вы в жизни отпили изрядно!..

— Я пью аккуратно, каждый день, с двадцати лет... Пили-то отраву. Однажды купил бутылку, а на ней оранжевым написано: «Водка». И больше ничего! Ни где сделано, ни какая она… И представьте себе невозможное: в первый раз в жизни я водку пить тогда не смог. Ужас чистый! Правда, была она очень дешевая, и случилось это в городе Львове. Проблема паленой водки в том, что она в первый раз не глотается. Надо титаническое усилие сделать, чтобы протолкнуть ее, как говорят русские эмигранты: «А-ля внутрь!» — а потом она очень даже нормально идет. А дальше вообще отлично! Первая колом, вторая соколом, а дальше — как мелкие пташечки…

Это во Франции я узнал, что между разными видами алкоголя идет война. Так, вино с водкой или водка с пивом или с шампанским категорически враждебны друг другу. Мораль: не мешай! Помешал — и организм уже растерялся, не понимает, как с этим делом ему бороться.

Раньше я пил, как Черчилль, с восьми утра, а сейчас перешел на ежевечернюю выпивку. Так сказать, на «кассетный метод»: заказываю оптом двадцать пять пластиковых бидонов с краником по десять литров красного в каждом. Вот один из них стоит, родной, рядом с мольбертом…

— Помнится, Василий Павлович Аксенов, когда мы как-то сидели с ним за красненьким у него в Биаррице, сказал мне: «Это большое искусство — выпивать только с хорошими людьми». Овладели ли вы и этим искусством?

— Думаю, да. Впрочем, уметь выбирать собутыльника — дело непростое. Были ими у меня и Вася Аксенов, и Булат Окуджава, и Иосиф Бродский, и Беллочка Ахмадулина, влюблявшая в себя всех ментов, пытавшихся учинить нам реприманд за устраиваемый нами шум… Иду я как-то в Белокаменной по Малой Бронной, а навстречу — Владимир Максимов, русский писатель, превращенный «совком» в диссидента. Этаким фраером выступает: желтые ботиночки, как у пижона. А я при деньгах, только что хорошую сумму в театре получил. Говорю ему: «Володя, есть перспектива выпить!» Он: «Ты на меня так не смотри. Я только что вон в том подъезде переоделся… Недавно деньги за роман получил, с кем пил, не помню. Но деньги как сплыли. После того как я проснулся на полу, забежал в редакцию «Октября» к Всеволоду Кочетову, взял у него аванс. Зашел в Мосторг и — представь себе — все купил: трусы, носки…»

Впрочем, Володя Максимов, которого тоже выдавили во Францию, удар держать умел. Было три дорогих мне человека, которым нельзя было ни грамма крепкого: это Михаил Шемякин, Владимир Высоцкий и Глеб Горбовский, ныне здравствующий, автор великой песни «Сижу на нарах, как король на именинах…» Помню, как Шемякина в одном из его интервью журналистка с детской наивностью спросила: «Вы можете выпить?» Он говорит: «Могу, но боюсь, что вам это мало понравится в дальнейшем…»