Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6388 ( № 41 2012)

Теперь, получив огород в тридцать пять соток, дед был уверен, что семья его с голоду не пропадёт. Избушка была совсем крохотной, стены из сплетённых в маты ивовых прутьев, между которыми была засыпана земля. Главное место в жилище занимала настоящая русская печь, где бабушка пекла хлеб. В избушке едва умещались четыре взрослых человека, потому, когда по выходным съезжались родители, нас - меня, родную сестру и двоих двоюродных - отправляли спать на чердак. Там были заготовлены матрасы, набитые свежим сеном. В обычные дни я спал на чердаке один. Оставлял дверку открытой и смотрел через неё на звёзды. Мечтал. Сейчас уж и не вспомнить о чём, ибо тогда вокруг нас было мало из того, что искушает мечтателей сегодня. Может, о велосипеде. Может, о ружье, как у деда. Может, о собаке.

Кармацкое стоит на удивительном месте - с трёх сторон закрыто бором, с четвёртой протекает речка без названия, просто старица. Когда-то здесь была вырубка под лесной кордон, потом к хозяйству лесника приросли другие дома. Никогда здесь не было ни колхоза, ни совхоза, трудоспособный народ ездил на работу в Новоалтайск и Барнаул, старики держали скотину, огороды - тем и жили. Соседей мало помню, разве что дядю Гришу, весёлого матерщинника, потерявшего ногу на войне. Он был единственным случайно оставшимся в живых из тех, кто ушёл отсюда на фронт. Жена его, тётя Дуся, приходила к нам прятаться, когда дядя Гриша, выпив, начинал военные действия в доме, а затем на улице. У других ей от него не спрятаться, только у нас. Деда фронтовик побаивался и даже не матерился в его присутствии, хотя вряд ли знал, что дед когда-то пел в церковном хоре и сквернословия не переносил. Мы брали у них молоко. Бабушка строго следила, чтобы успевали к парному, каждый обязан был выпить по кружке. Иногда сестре удавалось обмануть бабушку, и я с удовольствием выпивал вторую.

Жизнь наша в деревне протекала размеренно, по строго заведённому распорядку, и нисколько не походила на дачную. Благо, повторюсь, мы тогда знать не знали, что это такое. Огород подсказывал, что и когда нам делать - полив, прополка, прореживание, протяпывание[?] В лесу то же самое, всё в своё время - поспела земляника, следом клубника, малина, смородина, а там и грибы пошли. Собирали всё это не забавы ради, в зиму готовили соленья и варенья на дюжину добрых едоков. Лес рубить в округе строжайше запрещалось, деду как городскому дрова не выписывали, потому мы заготавливали сушняк. Дед придумал специальный шест метров семи, на конце крюк из стальной полосы, остро заточенный с внутренней стороны. Подойдёт к сосне, поднимет шест, надсечёт сухую ветку у основания, затем передвинет крюк подальше от ствола. Дёрг - и ветка на земле. Запрета на такую заготовку топлива не было, да и дереву от неё никакого вреда. Когда наберётся возок, погрузим ветки на телегу, взятую вместе с лошадью у лесника, и я отправляюсь домой. Дед остаётся заготавливать ветки на следующую ходку, а умная скотинка трогает сама по себе не спеша, дорогу знает. Бабушка, старшая сестра и я разгрузим телегу перед воротами, и поехал я назад, к деду в лес.

Сухая сосновая ветка горит как бумага, к тому же дед во всём любил запасец, потому ездить за сушняком нам приходилось часто и с каждым разом всё дальше.

Но самое суровое испытание для меня - дальние походы на несколько дней. Никуда не денешься, я у деда помощник один. Бабушке дома забот хватает, девчонки вообще не в счёт. Кто собирает в поход рюкзаки, кто повозки, а мы с дедом - лодку. Водружаем её на специально придуманную тележку и затариваем скарбом - рыболовные сети, удочки, садки, прочие снасти, сумки, вёдра, корзины[?] И отправляемся вдоль берега, лугами к Мыльниковской яме, к дальним озёрам, во множестве рассеянным между Обью и старицей. И так получалось, что мы на лодке меньше плавали, чем таскали её по суше. Был у деда какой-то резон в том, несомненно, был, напрасно силы тратить он не станет.

Привозили мы из тех походов рыбу, уток, которых дед ухитрялся ловить с помощью старой сети, а нет - охотничья собака Пальма натаскает. Вёдрами набирали смородину, ежевику, пучками - травы для ароматных чаёв, чтобы деду веселее было коротать долгие зимние вечера. Впрочем, зимой он был занят не меньше, чем летом, - вязал сети, налаживал другие рыболовные снасти, рубил свинец и катал из него дробь, снаряжал патроны.

По возвращении мы с Пальмой соревновались - кто кого переспит, только выигрывала всегда она, потому что мне надо было подниматься и качать ручным насосом воду на полив, бежать к леснику за лошадью или идти ворошить сено на лесных полянках, выкошенных дедом. Скотину дед с бабушкой не заводили, и сено шло дяде Грише в оплату за молоко.

Когда рабочие субботы сделались короткими, родители стали приезжать каждую неделю. Бабушка прекрасно знала расписание пригородных поездов, но задолго до срока выходила в огород, откуда видно, как дорога выходит из лесу, прикрывала козырьком ладони глаза от солнца: не идут ли? И вот, наконец, появляется вереница приехавших из города.

- На этом не приехали, - сокрушается бабушка, - не успели, видать, на следующем приедут.

Мы уже попадались на эту шутку, и теперь пытаемся разглядеть бабушкино лицо - глаза или улыбка выдадут. А она отворачивается, делает вид, будто солнце совсем ослепило её.

- Опять ты нас разыгрываешь! - сердятся девчонки и тут же вылетают за ограду - встречать.

Нагруженные сумками родители медленно поднимаются в гору, и через несколько минут они уже расположились на скамеечках во дворе. Постепенно разглаживаются лица, с них сходит печать ежедневных забот, глаза теплеют, улыбки теряют определённость, они живут сами по себе[?]

Под летним навесом накрыт большой стол, городские закуски соседствуют с деревенским угощением. Дед покашливает, поднимая стопку, - сигнал к началу большого семейного ужина. Вот они, все здесь, и нет поблизости другой родни. Моя бабушка Мария - финка, так и не научившаяся писать и читать на русском: всё некогда было за хозяйством. Золотая голова, золотое сердце[?] Глянет из-под козырька ладони - все твои секреты наружу, видит тебя насквозь. Да что там люди, - расстояния и эпохи - всё ей из-под этого козырька видно. Дед молчаливый, суровый и непреклонный. Всё время что-то делает и не говорит. В наших долгих походах две-три фразы - как вязать снасти, как ставить лодку, когда проверяешь сети. Он молчит и будто наставляет: вглядывайся в то, что тебя окружает, вслушивайся. Большего тебе никто и никогда не расскажет. Дядя Коля, муж маминой сестры, мастеровитый и всегда хмурый, замкнутый, человек, оставшийся для меня загадкой. Может быть, он оттаивал в своём литейном цехе возле горячего металла и хотя бы ненадолго забывал, что случайно остался в живых среди немногих уцелевших из разбомблённого госпиталя. Весёлая тётка Люся[?] Иногда казалось, что вся весёлость, отпущенная им с дядей Колей на двоих, досталась ей одной[?]