Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6389 ( № 42 2012)

- Тогда зачем вы снимаете? От чего вы как режиссёр получаете удовольствие?

- Человек для себя определяет: я должен это сделать. Я считаю, что все фильмы, которые я сделал, необходимы обществу и у них есть своя аудитория. Большой, понятное дело, здесь и не будет. Но я точно знаю, что тот человек, которому это нужно увидеть, увидит, и что этот фильм должен быть.

Беседу вела

Елена МАЛЬЧЕВСКАЯ

Пётр Иванович Колышков и 93-й год

Памяти В. Гюго и русского человека

В январе 1991 года Пётр Иванович Колышков похоронил свою Любушку, жену, с которой прожил без малого тридцать шесть лет. Теперь он остался один.

Он чувствовал, что жизнь, спохватившись, заторопилась покинуть его. Нападки хворостей, естественные в таком возрасте, отражала верная Любушка, но не стало её, и он начал сдавать.

Позавчера он отсидел очередь в поликлинике. Войдя в кабинет, на реплику не смотревшей на него и что-то писавшей врачихи: "Вашу карту!" ответил: "У меня нет. Я хотел спросить, вот кружится[?]"

- Как нет? - перебила его, вскинув брови, медичка.

- Я забыл, что надо в регистратуру, но я в очереди просидел полтора часа, сил нет. Может, ваша сестрица[?]

- Сестрица не родственница, - резонно заметила врачиха. - У неё других дел полно. Идите и принесите карту. Вера, проси следующего.

- А я[?] - растерялся Пётр Иванович.

- Я вам сказала, что делать! Идите! - раздражённо рявкнула врач.

Пётр Иванович тяжело поднялся со стула и шагнул к двери, столкнувшись с влетевшей бабкой.

Взяв свою медицинскую карту, он вновь поднялся на второй этаж, судорожно цепляясь за перила. В очереди у кабинета терапевта требунила старушка-активистка:

- [?]осталось только подохнуть! Взять с нас уже нечего. Да-да, подыхать старикам всем, как старой беззубой собаке, не нужной хозяину[?]

- Ну уж так и подыхать, - недовольно-обиженно встряла другая пациентка.

- Подыхать-подыхать! Потому что умирают люди, а подыхают собаки, шлак отработанный.

И Колышков, почувствовав головокружение, ушёл из очереди обречённых стариков.

На воздухе ему стало полегче, и он пошёл к своему дому, где на первом этаже был знаменитый гастроном, а рядом любимый Старый Арбат.

Одиночество пожилого человека отлично от одиночества человека молодого. Если последнему кажется, что он никому не нужен, то первому - уже никому и никогда, а это весьма существенная разница.

В натуре Петра Ивановича проявились две несвойственные ранее черты. Он стал читать книги, до которых ранее был мало охоч, благо теперь на Старом Арбате можно купить любую и за копейки. Их владельцам иногда хотелось кушать, вот и отдавали книжки почти даром. А ещё он стал разговаривать сам с собой вслух, оканчивая слова ласкательными суффиксами. Телефон молчал. Родственники куда-то подевались. От старых друзей остались желтеющие фотографии.

А 18 августа Петру Ивановичу исполнилось шестьдесят шесть, уж думал и не доживёт, первый раз без Любушки, но сегодня-то ей, голубушке, было бы пятьдесят семь! Она родилась 19 августа 1934 года. Никто не поздравил. Никто вниманием к ним не отметился.

- Вот Любонька, - глядя на настольную фотографию жены, шептал Пётр Иванович, - твоё вареньеце доедаю. Пару ложечек осталось. Доедаю память о тебе[?] ничего уж не остаётся. Краснели глаза его, плохо видящие. Слёзы побежали. Кололо сердце одиночество.

У фотографии лежал её кружевной платочек, рука потянулась к нему. Не удержался Пётр Иванович, зарыдал в голос, благо, что один, никого не потревожив.

Сегодня бесы решили по-своему отметить Преображение Господне.

Знал ли некий русский Марат, после выпитой бутылки водки забравшийся на танк, прикрываемый бронежилетами, оравший срывающимся голосом что-то о путчистах, желающих уничтожить демократическую Россию, что 19 августа не только день рождения жены Колышкова, но что в этот день 1955 года Пётр Иванович и Любушка поженились? Знал ли, радетель свободы, что 19 августа 1957 года у них родился сын Игорь и в звании капитана сложил свою голову на афганской горной тропе в восьмидесятом?

Прожить шестьдесят шесть лет и оказаться без страны, которую Пётр Иванович строил, помогая старшим ещё в ранней юности, исполненный гордостью от своей необходимости, наполненный здоровым энтузиазмом, - это пьяный Марат знал?

Война. Она призвала Петра Колышкова в сорок четвёртом принять в ней участие.

В пятьдесят пятом, сколько ему было в пятьдесят пятом? Да-да, ранен дважды, но молод, ещё только тридцать! Он всё ещё энтузиаст и поехал с зелёными ребятами поднимать, дыбить землю, трудом своим оплодотворяя её, трепетно ожидая рождения большого целинного хлеба, так нужного огромной стране. Там семя любви упало в его сердце, и он женился на двадцатилетней красавице Любочке-медсестричке. Удивительная. Приехала в целинное неудобье девушка Люба после саратовского медучилища. Все её полюбили за доброту и отзывчивость, даже подружки.

А космос бороздили наши спутники и "Востоки", а балет был лучший в мире, а фильмы получали "Сезаров" и "Оскаров", а литература вырвалась из мраморного саркофага, а каждый театр имел своё лицо и броня была крепка, и танки быстры! Какая дивная весна! Какая чудесная оттепель!

И вот[?] Что это было, уж не сон ли? Куда всё исчезло, рухнуло? Зачем и кто опрокинул чернильницу на дневник жизни страны, жителей её лишил уважения к дню вчерашнему, а её созидателей - спокойной старости?

У Петра Ивановича отняли радость его августа!

Одинокое безденежье свило своё гнездо в сердце, и теперь август, ставший для него чёрным вороном, доклёвывал его память о светлом, лишая покоя.

Неведомая ранее сила заталкивала Петра Ивановича в обстоятельства, ему обидные, неуютные, немилосердные, относящиеся равнодушно к его прожитой на благо Родины жизни. Заоконная реальность, усиленная телевидением, радио, газетами, талдычившими ему истошно, что этот разбойничий вертеп не временный сон разума, а подлинная, настоящая жизнь, а до него и его старости дела нет в теперешней неделикатной стране, ставшей ему мачехой. Он как развёл руками, подняв плечи, да так и застыл. Оторопев в столбняке и беспомощности.

Он не понял в тяготах своих, как прошмыгнул год девяносто второй и пришёл девяносто третий, окончательно превратив опыт его жизни в бесполезную труху. Роман Виктора Гюго "93 год" стал сюжетом, перепетым в России двести лет спустя.

Два века назад один из законов Конвента республиканской Франции впервые включил рубильник шоковой терапии, ещё не зная электричества: предельная ставка заработной платы утверждалась от всеобщего максимума цен. Тогда весьма скоро у многих французских свободолюбивцев обнажились зады от безудержной инфляции и галопа цен, превративших в прах труды всей их жизни.