Газета Завтра Газета - Газета Завтра 985 (42 2012)

в отношении оппозиционера Леонида Развозжаева

Освобожден сын Гамсахурдиа

time datetime="datetime" pubdate="2012-10-24 11:15:58" 24.10.2012 /time

Это произошло по ходатайству Патриарха Всея Грузии Илии Второго

Таджики требуют уничтожить вышедший в Петербурге "Справочник мигранта"

time datetime="datetime" pubdate="2012-10-24 10:08:00" 24.10.2012 /time

Иллюстрации в нем оскорбляют национальные чувства таджикских мигрантов

Илья Пономарев намерен обратиться в ООН

time datetime="datetime" pubdate="2012-10-24 09:38:26" 24.10.2012 /time

и добиться для Развозжаева статуса политического беженца

Европарламент высказался по "списку Магнитского"

time datetime="datetime" pubdate="2012-10-24 07:48:58" 24.10.2012 /time

Предложено ввести санкции против российских чиновников

Сергей Удальцов может покинуть Россию

time datetime="datetime" pubdate="2012-10-24 06:58:33" 24.10.2012 /time

предполагают источники "Коммерсанта"

У ОМОНа скоро может появиться собственная соцсеть

time datetime="datetime" pubdate="2012-10-24 06:52:18" 24.10.2012 /time

Ее создадут на сайте omon.ru

Реклама

Реклама

Реклама

Адрес редакции:

119146, Москва, Фрунзенская наб., 18–60

Электронная почта: zavtra@zavtra.ru

Телефон: (916) 502-49-86

Служба рекламы: (903) 131-53-97

Технический блог

Электронная почта технического отдела web@zavtra.ru .

(function(w, c) { (w[c] = w[c] []).push(function() { try { w.yaCounter11286280 = new Ya.Metrika({id:11286280, enableAll: true, webvisor: true}); } catch(e) { } }); })(window, "yandex_metrika_callbacks");

Владимир МАЛЯВИН. "Цветы в тумане: вглядываясь в Азию". — Иваново: Роща Академии, 2012, 382 с.

Господа, хочется начать сразу с главного — перед вами глубоко новаторская книга. Я действительно не знаю другого серьезного писателя, кто бы так глубоко и одновременно так поэтически тонко проанализировал связь категорий даосской и буддистской метафизики с дискурсом современной постмодернистской мысли на Западе. Это для нас современность предстает лишь бессмысленной циркуляцией сорванных со своих мест знаков, это мы — по меткому замечанию Бодрийяра — лишь "ускоряемся в пустоте", вступаем в смертоносную фазу "экстаза коммуникации", а на Востоке такой порядок вещей совсем не воспринимается как конец света. Ведь на Востоке субъекта нет. Да и не надо… Всё же превращение — единственная реальность на Пути, и в этой странной точке схождения "двух ничто" Запада и Востока, в этой странной "конвергенции взаимных конвергенций" знаменитое даосское рассеяние все больше выглядит, как западный распад. Но, как говорится, нет худа без добра (а чем, кстати, не формула Лао-цзы?) и в этом "рассеянии" Малявин видит не только "нигилистические вихри". Тело — вот восточная истина. Мы, да и весь мир, — как говорят лучезарные ламы — всего лишь тело Будды. Нас объединяет жизнь наших тел, а не наши идеалы и даже не наши дела. Так "давайте житийствовать"! Разве тело это не есть дух в одном из его великих пределов? И на разноцветном торжище, в мелькании рекламных огней, в струящихся по улицам восточных городов толпах, зачарованных своими фантазмами, автор призывает видеть, прежде всего, великий театр жизни, краски, тона и полутона… Вот откуда любовь автора к перекликающимся, как на картинах великих колористов, подробностям — будь то "водные деревни" Цзяннани, вьетнамская эзотерическая секта, поклоняющаяся почему-то Виктору Гюго или квартал последних аутентичных японских гейш в Киото. Но нет никаких поводов упрекать автора в имморализме: вчитайтесь внимательнее в главу о Тибете, где все та же фундаментальная категория пустотности бытия рассматривается теперь уже не в контексте радужных фокусов уличных продавцов, а в аспекте практик духовной аскезы буддийских подвижников, уходящих на годы в затвор. "Правда человеческой социальности, — говорит автор, — обретается за пределами общественных форм". Это на Западе от социальности бегут, выбирая алкоголь, наркотики, преступление, и так, по-своему, избавляются от "социальных организмов" — врагов великого "тела без органов".

Несмотря на проскальзывающую время от времени неприязнь к Западу и многочисленные цитаты из даосских классиков, автор, на наш взгляд, все же, так или иначе, остается на стороне субъекта, порождая некий новый жанр философствующего путешественника (путешествующего философа), ведь вряд ли такой жанр мог бы быть порожден азиатом. Другое дело — разница в архетипах западного и восточного культурных героев, разыгрывающих мифы о жертвенности как условии победы (на Западе), и об утверждении жизни в себе и через себя, а не победы над ней (на Востоке). Здесь уже автор, отождествляясь с рассказывающим о своем путешествии герое, явно склоняется к восточному мифу. Или это наша извечная русская попытка быть не собой? О русском, кстати, в этой книге говорится много. Да и заканчивается она очерком о православном Афоне, где когда-то был построен первый русский скит. Мне было особенно интересно сравнение нас с японцами, этими "вечными учениками континентального Китая", как характеризует их автор. Похоже, японцы всегда хотели стать китайцами, как и мы европейцами. Превозмогая чудовищное напряжение, они все еще ищут соответствия внешних и неких "абсолютных" форм. И сама эта попытка соответствовать абсолютизму идеалов в экзистенциальном плане порождает тот самый "аристократизм неудачи", который нам так близок. Не случайно Малявин приводит здесь цитату из Кожева о "бескорыстной отрицательности" японцев и сравнивает их с нами. Кстати, цитаты в этой книге все, как на подбор, и сияют, как звезды на Дантовых небесах, пронизывая слои всех девяти сфер. Девять — и в восточной науке число неслучайное, недаром в даосской традиции, например, жизненную энергию ци уподобляли "девяти состояниям воды". Текучесть — одна из главных категорий восточной метафизики, и философская проза Владимира Малявина также то разливается эссеистически, то вдруг закручивается на авангардных порогах ("Вот: народ — нарос"), накапливается в заводях как некий симулякр Лао-цзы, разумеется, в лучшем смысле этого слова ("симулякр есть истина, скрывающая, что ее нет" — Бодрийяр) и взрывается собственным, европейского происхождения, афоризмом... Быть может, это опять все то же русское стремление быть не собой? Где-то автор говорит: "Всё на свете ценно не само по себе, а чем-то совсем иным". Может быть, и эта книга ценна совсем не тем, о чем в ней рассказывается. Вглядываясь в Азию Малявина, познаешь сам себя и забываешь о своей эфемерности. "Мир существует, чтобы войти в книгу", — как говорил Малларме. А идеальное путешествие подобно идеальному преступлению. Ибо, "как идеальное преступление не оставляет следов, так и идеальный фантазм неотличим от действительности" (Малявин).

Рекомендуем к прочтению: