Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Грабители морей. Парии человечества. Питкернское преступление

— Развяжите его! — повторил герцог тоном, не допускающим возражений.

— Ваша светлость!.. Герцог мой дорогой! — возражал Грундвиг. — Ведь он замешан в убийстве нашей…

Герцог не слушал. Он был занят своими собственными мыслями и бормотал про себя:

— Сын мне возвращен… Довольно крови пролито… Не надо больше… Нынешний день да будет днем прощения…

Так как никто не спешил повиноваться, то он сам разрезал веревки, которыми связан был пленник.

Надод с удивлением поглядел на Харальда. При всей своей черствости злодей был тронут таким великодушием, но только на одну минуту. Прежняя злоба сейчас же вернулась к нему во всей своей силе.

О своем собственном преступлении злодей не думал, а между тем что может быть ужаснее — похитить у отца с матерью их любимого сына? Он не подумал о том, как старик почти четверть века оплакивал своего погибшего первенца.

Харальд вырвал листок из записной книжки, написал на нем несколько строк и отдал Надоду.

— Возьми вот это и уходи… Да поскорее, а то я не ручаюсь за своих людей. Постарайся сделаться честным человеком.

Красноглазый прочитал:

Банкирскому дому Рост и Мейер, во Франкфурте.

По предъявлении извольте заплатить немедленно сто тысяч ливров.

Надод был озадачен, но через миг ненависть вспыхнула в нем еще сильнее. Он с презрением бросил бумажку на пол и выбежал вон.

Гуттор бросился было за ним.

— Ни с места! — прикрикнул на него герцог.

С минуту богатырь постоял в нерешительности. В первый раз в жизни он готов был возмутиться, но Харальд пристально устремил на него свой холодный и ясный взгляд, и кончилось тем, что Гуттор покорился. Он пошел к Грундвигу, сердито бормоча:

— Попадись он мне только лицом к лицу!.. Герцог с ума сошел. Быть теперь беде, уж я вижу…

Черный герцог медленно окинул взглядом всех присутствующих. Ни в ком, не исключая и сыновей своих, не встретил он одобрения своему поступку.

С СИГУРДОВОЙ БАШНИ ОТКРЫВАЛСЯ великолепный вид на окрестности. Не желая порицать отца, Эдмунд медленно поднялся по лестнице, чтобы там, наверху, хоть немного успокоиться, созерцая величественную панораму. Слева сверкала ровная темно-зеленая гладь спокойного в эту минуту моря, а направо отливала изумрудами зеленая равнина скога. Надо всем этим синело необъятное небо, по которому заходящее солнце разливало золотисто-розовый свет. По всему своду тянулась широкая радуга, символ мира и успокоения. Один конец ее, казалось, затирался в высокие ледники Лапландии, а другой погружался в успокоенный океан — там, где он сливался с небом.

К Эдмунду мало-помалу присоединились на башне все прочие; только Олаф остался с отцом, который сидел в кресле и мечтал, подперев голову руками. По примеру отца молодой человек собирался отдаться опасной дреме.

Чья это тень появилась вдруг под портиком башни, собираясь войти туда и оглядываясь по сторонам рысьими глазами? Вот она, нагнувшись, крадется вдоль стены, точно дикий зверь, готовый броситься на добычу… Вот она внезапно выпрямилась…

Негодяй Надод! Что тебе надобно?..

В один прыжок очутился он возле Черного герцога и ударом топора рассек ему голову. Герцог упал, даже не вскрикнув.

Олаф вскочил, удивленно и растерянно озираясь кругом. Он не успел позвать на помощь и сам упал рядом с отцом бездыханной массой.

Наверху никто ничего не слыхал.

— Вот и два! — прорычал Красноглазый, обходя залу, словно тигр, отыскивающий, не будет ли для него новой добычи.

Не найдя ничего, он бросил свой окровавленный топор, выбежал из башни, отвязал лошадь Харальда, вскочил на нее и вихрем помчался в ског.

С террасы на башне раздался страшный крик. Все бывшие там вперегонки кинулись вниз по лестнице.

Из всех окрестных кустов повыскакивали люди, отвязали розольфских лошадей и, сев верхом, помчались вслед за своим атаманом.

Первые прибежавшие в залу подняли отчаянный крик, острой болью отозвавшийся в сердцах тех, которые еще не успели сойти с вышки. А спустившись, они остановились, как вкопанные.

— Отец! Бедный мой отец! — вскричал Эдмунд, бросаясь на труп Харальда.

Грундвиг встал на колени перед телом Олафа… Хриплое рыдание вырвалось из груди Гуттора. На великана было страшно смотреть: дико ворочая глазами, он озирался во все стороны, ища, кого бы раздавить, кого бы стереть в порошок.

Вдали раздался треск вроде ружейной пальбы и продолжался минут пять, но никто не обратил на это внимания.

Пробовали вернуть несчастные жертвы к жизни, подняли их, положили на стол. Тем временем над розольфцами собиралась страшная беда: им грозила неминуемая, неотвратимая гибель.

Но кто мог ее предвидеть? Кто в эту минуту думал о себе? Все находившиеся в зале рыдали, оплакивая Харальда и Олафа.

Гуттор хотел было погнаться за убегающими злодеями, но скоро вернулся обратно в залу, понурив голову. Негодяи были уже далеко.

Вдруг вдали послышался неопределенный, смутный гул, похожий на плеск прибоя во время затишья на море.

Гул постепенно усиливался, становясь похожим на рев. Присутствующие вздрогнули. Среди всеобщей тишины кто-то громко сказал:

— Это лемминги!.. Мы погибли!..

Остававшиеся до этого времени на вышке поспешно сбежали оттуда вниз, крича:

— Запирайте дверь!.. Запирайте дверь!

Они увидели в скоге двигающуюся темную массу, похожую на колеблющийся вал наводнения. Этот вал занял собой всю равнину, насколько ее можно было окинуть взглядом, и стремился к башне.

Это были лемминги. Это было живое наводнение, в сто раз опаснейшее, чем вода, потому что это наводнение ничем, кроме огня, нельзя остановить, а мыслимо ли было поджечь со всех четырех концов весь огромный ског?

И кому было поджигать? Помощь в этом отношении могла бы прийти только извне, так как в башне с такой задачей справиться было нельзя.

Двадцать лет уже северные крысы спокойно жили под слоем мха и земли, двадцать лет они не совершали переселений, несмотря на страшное их размножение и на уменьшение средств к жизни. Но малейший внешний толчок и малейшая возня могли взволновать их и потревожить, и Харальд это знал, почему и не любил, чтобы его сыновья охотились близ Сигурдовой башни. Этих-то грызунов мстительный Надод и сделал орудием своей злобы.

По совету Торнвальда Надод велел заложить в скоге двести или триста небольших пороховых мин и соединить их все между собой фитилем. Стоило поджечь фитиль, чтобы в скоге последовал ряд взрывов и взбудоражил крыс.